— Бог даст отлежишься, Потап Осипович… И после поговорим насчет вознаграждения… с рассудком человек будешь и спросишь подходящую цену. А пока лежи смирно, ничего не бойся…

— Как не бояться… Чуть было не убили…

— Не ври, Осипыч… Кабы хотели, давно от тебя мокренько бы осталось. Благодари бога, что цел! — проговорил Лаврентьев.

Через несколько времени Потапа Осиповича отправили по его просьбе в усадьбу Кривошейнова. Старшина и писарь, избитые, по словам пристава, куда-то скрылись… Кто-то видел, что они уехали. По словам мужиков, их даже и не «помяли».

Николай написал прошение, Лаврентьев одобрил его и прочитал мужикам. Мужики остались довольны, ставили под ним кресты и подписывались, кто умел. Выборные уже собрались и отправились в губернский город, сопровождаемые пожеланиями. Лаврентьев обещал вечером ехать туда же, только прежде повидается с исправником, и наказал без него к губернатору не ходить.

Вслед за тем Лаврентьев и Вязниковы оставили Залесье, напутствуемые благодарностью и благословениями.

— Подай вам господи, добрые люди!

— Заступники вы наши…

— Бог не оставит вас!..

— Прощай, Григорий Николаевич! — произнесла высокая баба с ребенком, протягивая руку Лаврентьеву.

Молча возвращались наши путники назад. Только что виденное произвело на всех огромное впечатление. На Васе лица не было… Скорбные мысли волновали юношу.

Солнце садилось, когда оба брата вернулись домой. Старики радостно встретили их с встревоженными лицами. Иван Андреевич уже слышал о происшествии в Залесье, узнал, что Вася был там, и боялся за сына. Он выслушал рассказ Николая, — Николай рассказал обо всем очень живо и талантливо, — и в волнении заходил по кабинету.

— Я поеду к губернатору, — сказал он, — и объясню всю эту историю. В самом деле, это вопиющее дело!

— Если бы ты видел сам, папа!.. — вставил Вася.

— А ты как туда попал? — резко оборвал его Иван Андреевич. — Ты зачем мешаешься не в свои дела, скажи мне на милость, когда твое дело учиться? К чему ты побежал в Залесье? Чем ты помог? Ты только себя погубишь своими глупыми выходками. Послушай, Вася, я давно хотел с тобой поговорить… Твое поведение, признаюсь тебе, крайне мне неприятно.

Он остановился и взглянул на Васю. Вася стоял смущенный, кротко посматривая на взволнованного старика.

— Оставь нас, Николай, — промолвил он, и, когда Николай ушел, он сказал Васе: — Сядь!

Вася сел на кресло. Старик уселся напротив и первые минуты молчал, стараясь побороть вспышку гнева. Его взгляд понемногу смягчался, останавливаясь на задумчивом лице сына. И чем дольше он глядел на Васю, тем более и более смягчался. И отцу вдруг бесконечно стало жаль своего бедного мальчика. В кротком, страдальческом взоре восторженных голубых глаз, в бледном лице, в этом немощном теле старик впервые прозрел что-то необыкновенно глубокое, искреннее, беззаветное. Ему почему-то припомнилось, что он видел однажды, во время своей молодости, молодого раскольника, шедшего под кнут с таким же самым восторженным лицом. И сердце заныло у старика. Разве можно сердиться на Васю? Об этот кроткий взгляд разбивался всякий гнев.

«В самом деле, он какой-то особенный, не похожий на других, этот Вася. Чем же занята его голова? Чем болит его сердце в такие юные годы?» — думал Иван Андреевич, с тоскливым участием взглядывая на Васю.

— Ты извини меня, Вася, — начал Вязников совсем смягченным голосом, — я давеча горячился и был резок…

— Что ты, папа!.. — остановил его Вася. — Что ты!

— А теперь, мой милый, скажи мне откровенно, как другу: зачем ты ходил в Залесье? Какие побуждения заставили тебя идти туда? Конечно, не любопытство?

— Любопытство? Как можно смотреть на страдания ближних из любопытства?

— Ну, разумеется, нельзя: по крайней мере ты не станешь… Я знаю…

— Я, видишь ли, папа…

Вася остановился на секунду в колебании и продолжал:

— Ты не смейся, папа, надо мной, а впрочем, что ж я заранее прошу! — улыбнулся юноша. — Может быть, оно и смешно, но только мне не смешно… Я, видишь ли, думал как-нибудь пособить, отвратить это несчастие… Когда туда приехали продавать, я просил пожалеть, отсрочить, доложить губернатору, что так нельзя…

— Ты просил?

— А то как же? Я полагал, что они убедятся…

— И что ж тебе сказали?

— Сказали, что не мое дело… Все так говорят!.. Но как же не мое дело? Мне кажется, это дело всякого! И должен я тебе еще признаться, — я тебе не говорил прежде и никому не говорил, — что раньше еще я ходил к Кузьме Петровичу.

— Ты? Зачем? — все более и более удивлялся Иван Андреевич.

— Просить его о том же. Но только и его я напрасно упрашивал. Он не согласился. Стращал урядником. Странный он… Рассердился…