— А нашел бы ты это место сейчас? — спросил Карпов.

— Найти-то нашел бы. — Старик покосился в сторону Чалова. — Я туда и потом господ водил. Да то ли это, ваше благородие, место? Кузьма-то в темноте туда ездил. А я и вовсе в тот нещастный вечер там не был…

Карпов переглянулись с Висковатым.

— Ну, а когда вы с офицерами туда ходили, там следы какие-нибудь оставались: кровь, например, трава примятая?

— Нет, ваше благородие, следов не было. Да и то сказать, откудова быть следам? Ежели не ошибся братан Кузьма и поляна истинно та самая, ведь воробьиная ночь была! Гроза ужасная! Дожжем и кровь смыло и траву распрямило бы. Тут, ваше благородие, лет пяток назад фотограф наш местный, господин Энгель, да его ученик Раев — вот они сидят, соврать не дадут — брата, еще живой он был, пытали показать им это место. Они там тогда камень бел положили. Вроде как памятник. Для потомства, значит. Братан им и камень тот подкатывать помогал.

Все посмотрели на двух скромно сидящих мужчин, старого и совсем молодого. Молодой покраснел, как кумач, старый кивком подтвердил сказанное.

— Выходит, фотограф первый памятник уже поставил, — снисходительно улыбнулся Байков.

— А только нет полного ручательства, ваше благородие, что брат в темноте правильно запомнил, — продолжал солидно старик. — Вот, что вез Лермонтова мертвого с дуеля Кузьма Андреев Чухнин, пятигорский житель, это точно. Его тут так и называли: «лермонтовский извозчик».

— Точно ли? — подумал Висковатый. Ему говорили, что тело привезли в дом Чиляева слуги поэта.

— Ну что ж, господа, поедем теперь на место дуэли, — предложил Карпов. Все зашумели и направились к экипажам. Оба старика стояли у выхода, и господа, проходя мимо, порывшись в кошельках, давали им что-нибудь, как на церковной паперти. В пальцах Якобсона сверкнули два новеньких целкаша. А «жертвователь» Байков вытащил пузатый бумажник и из толстенькой пачки двадцатипятирублевок неторопливо отслюнявил каждому по одной. Когда все расселись по экипажам, старики еще стояли на крыльце, плохо понимая, что им еще следует сделать.

— А старики-то, стариков-то куда? — забеспокоился Висковатый.

Двое студентов соскочили с пролеток, уступая место невольным героям дня.

— Пока вы в объезд, мы и пешком добежим, — весело крикнул один. И, махнув отъезжающим, оба двинулись к подножию Машука.

Эмилия многих удивила: молодо и ловко вскочив на ожидавшую ее лошадь — все поняли, почему она в амазонке, — махнула перчаткой отъезжавшим:

— Я еду, еду за вами…

Карпов объяснил собравшимся, что старая дама ежедневно совершает прогулки верхом, удивляя весь город.

А писарь Управы, проводив экипажи, бережно оправил узенькие брюки в мелкую клеточку и уселся перебеливать оставленные на столе протоколы… «…нет полного ручательства, что брат в темноте то место правильно запомнил», — усердно выводил он.

Памятный крест не был тогда поставлен. Небольшая каменная пирамида долгие годы отмечала полянку под Машуком, которую комиссия условилась считать местом дуэли. Временные памятники и гипсовые бюстики быстро разрушались сыростью и непогодой. Негодовали передовые деятели и «почитатели», сменялись хозяева города-курорта, деньги собирались и тратились, но настоящего монумента на месте дуэли все не было. В 1889 году на народные средства в городе был поставлен памятник Лермонтову, отзвучали торжественные тосты и речи по этому поводу, забылись стихи Коста Хетагурова, который от имени горской молодежи приветствовал тогда певца Кавказа, а место дуэли оставалось заброшенным и пустынным. Забредали туда отдельные почитатели, нацарапывали иногда свои нехитрые вирши на дешевеньких бюстиках и колонках, воздвигаемых меценатами. Все стирало время.

Только к сотой годовщине рождения Лермонтова знаменитый скульптор Микешин изготовил проект обелиска на месте поединка. Подрядчики испортили ему много крови, местное начальство браковало работу, потом издерганный Микешин махнул на постройку рукой и уехал из Пятигорска.

В 1915 году обелиск, наконец, был поставлен. Сотни людей пришли тогда на скорбное место, где безвременно погибла дорогая России жизнь в ее незаконченном расцвете. Когда Микешин увидел в газетах и журналах фотографии открытого близ Перкальской скалы памятника, он не узнал свой проект. Скульпторы Козлов и Дитрих, которые заканчивали работу, окружили строгий, лаконичный по формам микешинский обелиск вычурной нарядной оградой с цепями и грифами. Зачем нужна была такая сложная и малопонятная символика! Протесты Микешина против «добавления» ограды к его проекту остались напрасными. Она существует и в наши дни.

На зеленую поляну, недалеко от Перкальской скалы, где прогремел, отдаваясь эхом в Волчьей балке, роковой выстрел, где под летним ливнем ночью ушла жизнь из поверженного на траву окровавленного тела, теперь ежедневно стекаются толпы людей. «Не зарастет народная тропа» сюда, где светлый каменный обелиск сурово охраняет память пророка свободы, мятежного поэта Лермонтова.

Газеты дали только скупую информацию: строго засекреченный «Институт человека» сгорел мгновенно, как, вспыхнув, сгорает крупинка в вольтовой дуге. На уединенном месте, неподалеку от Москвы, где располагался городок Института, я увидел воронку, диаметром с добрых два километра, будто от падения метеорита. Погибло свыше двухсот сотрудников и гостей Института, потому что взрыв произошел в момент, когда все они собрались в этих стенах для итогового обсуждения последнего секретного эксперимента.