О том, как дальше развивалась беседа директора с «броневиками», вспоминал несколько лет спустя Г. И. Носов:

— Сколько же времени вы экспериментировали и на каком заводе?

— Около шести лет, на Ижоре.

— И добились успеха?

— К сожалению, все пошло в брак, но...

— Нет, нам с вами не по пути. В фасонно-литейном цехе вам делать нечего.

Вижу их удивленные и разочарованные лица. Минутная пауза — и я добавляю:

— Хотите — попробуйте на мартене. Дадим вам печь.

— На больших мартенах? А если не выйдет! — почти испуганно восклицают они.

— А если мы подведем фронт и не дадим ему нужной стали? — отвечаю я вопросом на вопрос.

Эти два научных работника взялись за дело. Решено было через несколько дней провести опыты на большой печи. Сначала пять плавок, а если бы нас постигла неудача, то еще пять плавок.

И вот большая печь загружена по новому рецепту. Процесс ведут сталевар Авраменко и мастер Хилько.

Первая плавка не удалась.

Вторая плавка удалась. Третья пошла в брак, и четвертая тоже. Пятая, шестая, седьмая, восьмая... удались. По химическому анализу броневой металл ничуть не отличался от сваренного в «кислых» печах. Броню прокатали и отправили на полигон для испытания.

«Металл годен», — сообщили нам через несколько дней.

Каждый второй танк и каждый третий снаряд в годы войны были изготовлены из магнитогорской броневой стали.

Ветераны Магнитки Д. Д. Козенцев (слева) и Герой Социалистического Труда Н. У. Пауков.

Фото Г. Обрезкова

В годы войны, да и целые десятилетия после ее окончания, о «катюшах» не принято было ни говорить, ни расспрашивать.

Вспоминаю, когда осенью сорок второго года я был назначен военным комиссаром бронепоезда, начальник отдела кадров Главного политического управления Красной Армии бригадный комиссар Дубинский спросил меня:

— Вы знаете, что такое реактивная артиллерия?

— «Катюша»? Слыхал о них. А конкретно — не знаю.

— Теперь придется узнать... Вашему бронепоезду придаются две установки БМ-13. С тактико-техническими данными «катюш» вас ознакомят в дивизионе. А пока прочтите вот это...

Бригадный комиссар протянул мне бумажку: это был текст донесения командира одной из фашистских частей своему командованию.

Тут же была выдержка из директивы, которую гитлеровское командование отправило своим войскам. В ней говорилось, что

Тем, кто захватит «секретное оружие» или сдаст его командованию немецкой армии, были обещаны высшие ордена фашистской армии, огромные денежные суммы и отправка в тыл Германии «для наслаждения всеми благами жизни».

— Понятно? — спросил меня бригадный комиссар. И, не ожидая ответа, продолжил: — Гитлеровцы охотятся за нашими «адскими мясорубками», охотятся хитро, выбрасывают специальные диверсионные группы захвата. Так что будьте начеку. В любых условиях враг не должен получить никаких данных о гвардейских минометах. Если возникнет безвыходное положение — чего на войне не случается! — боевые установки и боеприпасы взорвать. Ясно?

— Ясно, товарищ бригадный комиссар.

— И еще: доступ к реактивным установкам, кроме боевого расчета, — только для командира и комиссара. Все. Желаю удачи.

...Этот разговор происходил примерно через год после очень важного, прямо скажем, исторического события: в ночь на 3 июля 1941 года из Москвы по Можайскому шоссе вышла странная по внешнему виду воинская часть. На фронт шла Первая отдельная батарея реактивной артиллерии, в то время единственная в Красной Армии и во всем мире. Позднее артиллерию эту в тылу и на фронте назвали ласковым словом «катюша». Это была родоначальница нового грозного советского оружия, которое сыграло выдающуюся роль в разгроме фашистских полчищ.