— Простите, Кирилл Владимирович, но мне слишком трудно в это поверить. Тот капрал в конце концов всё потерял. Вы погубите нашу страну: тот, кто говорит, что знает, как надо, — опаснейший человек.

— Быть может, Михаил Владимирович, быть может…

Казалось, весь Могилёв высыпал на перрон, когда поезд из Петрограда остановил свой бег. Оркестр, толпы народа, уйма просителей, желающих подольститься, занять место повыше, побогаче и поспокойней, вся Ставка, отцы города.

Но возле одного человека в толпе будто бы образовалась пустота. Это стоял Николай II, отказавшийся от престола, дарованного ему предками и судьбой. Правда, ныне его стали звать Николай Александрович Романов, и старались держаться от него в стороне. "Хозяин земли русской" стал просто отцом малолетнего императора, отцом, которому вряд ли дадут повидать родного сына, жену, дочерей.

Звучала какая-то очередная торжественная речь, а Кирилл даже не хотел вслушиваться, всё его внимание было занято фигурой бывшего императора. Было так странно видеть человека, несколько дней назад правившего гигантской страной, которого теперь сторонятся и чураются люди. Но это только здесь, на перроне.

Когда Николай в последний раз заслушал оперативный доклад. Отрёкшийся самодержец плакал, говоря с Алексеевым. Сам Михаил Алексеевич — тоже.

Упал — или, как вспоминали очевидцы, даже грохнулся в обморок, резко, во весь рост офицер-конвоец. Через миг — один из солдат георгиевского батальона. Слёзы, слёзы, плакали и нижние чины, и офицеры. Только генералитет в большинстве своём уже примеривался к новым почестям и постам, обещанным Гучковым за поддержку переворота или хотя бы невмешательство в его подавление….

А вот мысли словно воспарили над Могилёвом, устремившись в разные стороны, к штабам фронтов. Здесь требовалось не меньше усилий, чем в Петрограде, а может, даже больше. К тому же Кирилл планировал в очередной раз удивить верха, сбросив очередной "ярмо" тех, кто позволил ему занять место регента…

Сизов-Романов не пожелал долго стоять на перроне, "любуясь" толпами встречающих. Через полчаса в доме, где несколько месяцев назад он лично встречался с Николаем, началось совместное заседание Ставки и правительства. Это было в новинку, многие пожали плечами от удивления, Алексеев и Гурко были вообще против этого, но Кирилл сумел настоять на своём. Это, мягко говоря, сильно удивило генералов: они слишком уж привыкли к манере Николая II отстраняться от командования, перепоручая свою роль Алексееву. Ныне же всё изменилось. Да и Михаил Алексеевич, если честно, не особо настаивал. Он всё ещё болел, но выглядел намного лучше, чем в ночь перед отречением Николая II, к тому же никогда не отличался особой твёрдостью в чём-либо, что не касалось прямого управления армией. А здесь ничего такого Алексеев пока что не углядывал: просто Ставка посмотрит на правительство, правительство — на Ставку, обменяются несколькими пустыми фразами, и разойдутся, Кирилл уедет в Петроград, его реформы заглохнут, но к тому времени победа будет уже в руках русской армии…

Да, нормальных помещений не нашлось, поэтому генералитету и министрам пришлось потесниться. Что ж, зато в комнате был стол, на котором разложили карту Восточного фронта Великой войны.

Кирилл вглядывался лица собравшихся. Интересно, что они о нём думают? Алексеев явно недолюбливал регента, в чём сыграла его неприязнь к флоту и флотским офицерам.

Генерал Гурко, сын героя Русско-турецкой войны тысяча восемьсот семьдесят седьмого и семьдесят восьмого годов. Этот пошёл явно не в отца, не было в нём таланта и ширины взглядов отцовских, зато было желание дорваться до власти. С ним, если верить слухам, нередко встречался Александр Иванович Гучков, добиваясь поддержки Ставки возможного переворота…

Контр-адмирал Бубнов, начальник морского управления. Тот поглядывал на Кирилла более доброжелательно. К тому же до него каким-то непостижимым образом дошли слухи об активнейшем обмене телеграммами между Колчаком и регентом. Александр Васильевич был другом Бубнова, они вместе "болели" Босфорской операцией. На него можно будет опереться, едва заговорив о поддержке плана десанта на Стамбул.

Гучков уже, похоже, успел переговорить со многими другими членами Ставки: на Кирилла поглядывали весьма недоверчиво, подчас не скрывая презрения к вознесшемуся невероятно высоко регенту. А может, считали его одним из виновников отречения Николая II — те, кто всё же поддерживал бывшего самодержца? Или уже почитали проекты реформ Конституции? Может, и так…

Что ж, тем лучше: Кирилл просто будет атаковать, бить в лоб.

— Господа, впервые проводится совместное собрание членов правительства и Ставки Верховного Главнокомандующего, чей пост мне выпало честь занять. Думаю, что до Вас уже дошли извести о том, что происходило в последние дни в Петрограде и других частях страны, и то, что до сих пор мы не смогли добиться умиротворения России. Это слишком опасно, учитывая, что вот-вот мы должны будем начать решительное наступление на всех фронтах. Этого мы можем достигнуть лишь полным единением власти государственной и власти военной. Этот путь уже доказал свою пригодность во время подавления восстания в Петрограде. Хотя, господа, отчего же — восстания? Революции! Мы едва мы смогли остановить революцию. К сожалению, она успела нанести непоправимый урон стране и, к сожалению, фронту. Пока что армия находится в нерешительности, правители страны поменялись, в городах едва не начался хаос, тылу требуется организация. Боюсь, действовать как прежде мы не сумеем. Нам нужно обновление. В связи с этим я уже подписал новые назначения в армии. Итак, господа, надеюсь, вы сохраните полное молчание до самого момента, когда я закончу рассказывать суть новой организации Ставки и фронтов.

Многие не удержались от того, чтобы податься вперёд. На лбу у Гучкова выступил пот. Гурко едва не улыбнулся, сыто, как кот: думал, что его всё же ждёт наград. Бубнов сжал кулаки. Лицо Алексеева побледнело, а глаза закатились. Все застыли в напряжении.

Кирилл посмотрел на листок бумаги, до того сжимаемый им в руках, перевернул его, поднял глаза и начал с замершим сердцем говорить.

— Итак, — Сизов вздохнул, набирая побольше воздуха в лёгкие, он всё же боялся, что голос его может подвести. — Балтийский флот выходит из-под оперативного подчинения командующего Северного фронта и переходит под контроль Ставки.