Зато сам я дважды подавал прошение на имя президента. Это к теме нашего предыдущего разговора, что Шохин держался за место… Ушел из правительства я, кстати, в тот же день, что и пришел. 6 ноября 91-го Борис Ельцин издал указ о моем назначении вице-премьером, а ровно через три года он же подписал мое заявление об отставке…

— Повод?

— В какой-то момент я почувствовал себя одиноким волком. Из старой команды, с которой начинал, почти никого не осталось. Меня и раньше «забывали» включить в новый состав правительства, не раз пытались оставить за бортом при очередном его реформировании. Уже рассказывал, что Гайдар с Чубайсом не сильно хотели видеть меня на ключевых постах, но все же мы были единомышленниками по крови. Плюс Черномырдин понимал, что в его ближний круг должны входить независимые, не вовлеченные в систему клановых или семейных интересов профессионалы, чтобы прицел, как говорится, не сбился. Фактически у меня никогда не было групп поддержки в бизнесе и властных структурах, я не старался их сформировать. Возможно, это и предопределило мое политическое долгожительство. Я был равноудален от всех, никто и ничто не мешало реализовывать государственный интерес, как его понимал. Снимать же с должности меня начали уже весной 92-го года. Более четырехсот депутатов тогда подписались под письмом к президенту. Смысл обращения был прост: реформы хорошие, последствия плохие. Я ведь отвечал за социальный блок, приходилось и на Горбатый мост к недовольным шахтерам выходить, и с профсоюзами переговоры вести… Перед VI съездом встретился с Ельциным и сказал: «Если решите сдать депутатам меня или кого-то из правительства, постарайтесь получить взамен какую-нибудь компенсацию. Нельзя просто так жертвовать членами команды…» Возвращаюсь из Кремля, звонит Бурбулис: «Что ты наговорил президенту?! Он рассказал, будто приходил Шохин, грозил пальцем, мол, сдать хотите? Не советую!» Не знаю, какие нотки уловил в моих словах Борис Николаевич, но тогда на съезде он нас отстоял. Однако к 94-му все стало иначе. В правительство пришли новые люди — со своими интересами, командами, сферами влияния. Пока видел смысл в том, чтобы продолжать работу в Белом доме, терпел, хотя меня потихоньку и оттирали от процесса принятия ключевых решений. Но когда возникла серьезная развилка, решил уйти, а не занимать «теплое» место. Как зампред правительства формально я курировал финансово-экономический блок, но при этом не имел реальных рычагов влияния на Минфин и Центробанк. Это была компетенция премьера и президента. И когда после «черного вторника» в октябре 94-го года на президиуме пр

авительства я схлопотал выговор за плохую координацию деятельности двух названных выше ведомств, то сказал: «Принимаю претензии, но для исправления ситуации мне понадобятся соответствующие полномочия. Для начала прошу согласовать со мной кандидатуру будущего министра финансов, чье место вакантно». Никто не возразил. Выхожу из зала заседаний и попадаю в кольцо журналистов, которые просят прокомментировать назначение главы Минфина. А мне еще имя его неизвестно. Спрашиваю: «Кто?» Отвечают: «Владимир Пансков. Как к нему относитесь?» Говорю: «Персону обсуждать не буду, но только что мы условились об определенных правилах». Рассказываю прессе о выговоре и обещанных полномочиях. Утверждение нового министра (Пансков это или кто-то иной) — нарушение уговора. И добавляю: «Придется мне подать в отставку». Иду к ЧВС с прошением. Он сидит насупленный: «Что наделал?! Тебя хотели снять вместе с Дубининым и Геращенко, я спас, отстоял, столько сил положил, а ты…» Объясняю: «Не хочу, Виктор Степанович, превращаться в мальчика для битья, а после подписанного за моей спиной указа назад дороги нет. Хоть бы дали поговорить с Пансковым до утверждения, из политеса соблюли бы субординацию, чтобы человек понял, что и я для него босс, а так сразу продемонстрировали министру, кто в доме хозяин… Как теперь выстраивать отношения в «курируемом» блоке? Подчиненные имеют полное право ходить мимо, не замечая меня…»

Поразительно, но в 98-м году история повторилась практически один в один! Словно Примаков прочел стенограмму нашего разговора с Черномырдиным. Полное дежавю! Будучи лидером фракции, я выступаю в Думе и говорю, что ответственные за дефолт должны покинуть посты, поскольку несут персональную ответственность за случившееся, и для восстановления доверия к власти со стороны населения нужны новые люди, новое правительство. Спускаюсь с трибуны, и Евгений Максимович прямо в зале заседаний предлагает мне пост первого вице-премьера по социальным вопросам. Благодарю и отвечаю, что уже был в этом качестве… Примаков лишь руками всплеснул: «Что же вы все отказываетесь?» Оказывается, несколькими минутами ранее у него состоялся аналогичный разговор с Явлинским, и Григорий отклонил предложение с похожей мотивацией… Через пару дней раздается телефонный звонок от ЧВС: «Тебя сейчас соединят с Евгением Максимовичем. Будет звать в свой кабинет. Не торопись с ответом. Встреться, послушай, а потом примешь решение…» Приезжаю к Примакову, и он снова говорит, что видит меня первым замом по социалке. Объясняю: спасибо, но в 92-м я получал по голове за последствия реформ, а сейчас, значит, будут бить уже за последствия дефолта? А кто курирует финансово-экономический блок? Маслюков. Боюсь, у меня могут возникнуть с ним разногласия по посткризисной программе. Евгений Максимович ответил, что они оба были кандидатами в члены Политбюро ЦК КПСС, и он доверяет Юрию Дмитриевичу… Я посоветовал взять на социальный блок кого-нибудь из губернаторов или женщину. Обе мои идеи прошли: Матвиенко поставили на социалку, а Густова назначили первым вице по региональной политике и СНГ. Мне же Примаков, выдержав паузу, сказал: «А вице-премьером по финансово-экономическому блоку пойдете? Правда, место первого не предлагаю, оно занято». Я говорю: «Это интересно, но надо все обсудить с участием Юрия Дмитриевича. Как поделим сферы полномочий, разграничим обязанности… Вот, к примеру, Минфин за кем?» Евгений Максимович отвечает: «За вами. Как и переговоры с МВФ, Всемирным банком». Словом, стали уточнять детали, нашли некий консенсус. Вместе с Примаковым иду к президенту. Ельцин под телекамеры произносит: «Вот Александр Шохин, опытный профессионал. Ему поручено отвечать за всю экономику в новом кабинете». Сижу и думаю: «Может, под сурдинку удастся расширить круг полномочий?» Но Примаков сразу вносит коррективы: «Если не возражаете, Борис Николаевич, мы с Александром Николаевичем нюансы обсудим отдельно, а потом вам доложим».

Ельцин соглашается. Дефолт и то, что Дума завалила Черномырдина, были для него мощным стрессом. Фактически он проиграл битву за правительство, находился из-за этого в психологическом ступоре и не вникал в частности типа назначений вице-премьеров и министров. Ключевым оказался момент, когда он не рискнул в третий раз подряд выставить кандидатуру ЧВС и пойти на жесткий конфликт с депутатами. Раньше всегда шел до конца, а тут остановился, согласившись на компромисс. Примаков решил, что возьмет в кабинет по представителю от каждой думской партии — а то и по два! — и сформирует правительство народного доверия. Правда, меня Евгений Максимович предупредил: «Не вздумайте в Минфин рекомендовать Задорнова. Знаю, вы приятели, но после дефолта у него нет морального права оставаться министром». Я согласился с такой позицией, тем более что ранее уже озвучивал ее с трибуны Думы. Правда, предложил Михаила на пост министра без портфеля: кто-то же из старожилов правительства должен в парламенте отстаивать бюджет. Примаков обещал подумать. В общем, обсуждаем варианты. Встретился с Лившицем, на которого советовал обратить внимание Ельцин. Тот говорит: «Хочу быть вице-премьером». Отвечаю: «Саша, извини, претендуешь на мою должность». Лившиц настаивает: «На меньшее не согласен». Я посоветовал сходить к Примакову: может, он что-то придумает? Но и Евгений Максимович ничего нового ему не сказал… Кстати, у многих из тех, кто пришел в политику в начале 90-х, до сих пор уязвлено самолюбие. Люди на полном серьезе считали тогда и продолжают думать теперь, что могли бы стать президентами, премьер-министрами, спикерами парламента… Наверное, в этом смысле я редкое исключение, поскольку никогда не претендовал на первые роли, понимая, что не вполне подхожу для них. Мало быть профессиональным и умным, надо обладать другими качествами — той же харизмой, способностью не обращать внимания на усталость... Но возвращаемся в сентябрь 98-го. Проходит неделя, и вдруг из выпуска новостей узнаю: министром финансов назначен… Михаил Задорнов. Звоню по прямому телефону премьеру: «Это правда?» Ну да, отвечает Евгений Максимович, все равно ведь достойных претендентов вы не нашли… До боли знакомая по 94-му году ситуация. И выход тот же: заявление об отставке. Задорнов, кстати, до сих пор на меня обижается, поскольку получилось, будто Примаков его выдвигал, а Шохин возражал… Когда я твердо сказал Евгению Максимовичу, что ухожу, он предлагал компенсации: переподчинить мне Мингосимущество и службу по банкротству, назначить туда кого захочу. Пришлось объяснять, что с моей стороны торг неуместен… Так и вышло, что в кабинете Примакова я проработал две недели, не захотев быть сбоку бантиком. Потом Евгений Максимович написал в своей книге, будто Шохин не поверил в возможности нового правительства и покинул его. Пришлось напомнить, что за статусом я не гнался, отказался от поста первого вице, в какой-то момент даже готов был стать рядовым министром финансов без каких-либо приставок… Но что теперь об этом говорить? Дело прошлое…

— Тогда, в сентябре 98-го, вы вернулись на старое место в Думу?

— Ну да, я ведь оставался еще руководителем фракции «НДР». Нужно было готовиться к следующим выборам. С ЧВС в качестве лидера после фактически двух его отставок за год наши шансы на попадание в парламент выглядели проблематично. Возникла идея поставить первым номером избирательного списка «НДР» Михалкова, который в предыдущей кампании шел вторым следом за Виктором Степановичем. Звоню, обрисовываю ситуацию. Никита Сергеевич отвечает: «Интересная идея! Но давай пока так: ты со мной не разговаривал, ничего не предлагал. Займись этим под свою ответственность, а я потом подключусь». Я опубликовал в «Известиях» статейку о необходимости обновления и среди возможных новых лидеров предвыборного списка упомянул Михалкова. Собирается фракция, и обиженный Виктор Степанович начинает выговаривать: дескать, Шохин хочет приватизировать партию, сам подбирает людей. Объясняю, что выступил в данном случае как политтехнолог, понимающий необходимость перемен. Не помогло. Меня сняли с должности главы фракции в Думе, а Михалков поклялся Виктору Степановичу в вечной любви и на голубом глазу заявил, что я раскольник и предатель. Иного ждать от него, видимо, было трудно. Он же потратил десятки миллионов бюджетных долларов на «Сибирского цирюльника» и имел определенные обязательства перед ЧВС. Мог не признаваться в наших контактах, но хотя бы промолчал. Нет, проехался по полной программе, обосрал конкретно. С тех пор руки ему не подаю… И Владимир Рыжков, который был в курсе моих обновленческих идей и всячески их поддерживал, сказал, что я некрасиво поступил по отношению к ЧВС. После чего занял место лидера фракции, а я остался рядовым депутатом.

— Сбитым летчиком себя не почувствовали?

— Нет, ни тогда, ни раньше. Помню, в 94-м году после ухода из правительства отказался от ряда лестных и заманчивых предложений заняться бизнесом. В частности, звали возглавить совет директоров банка «Российский кредит», но в тот момент я счел неприличным соглашаться на такую работу. Вроде бы как не с руки вчерашнему госслужащему: вдруг подумают, будто заранее запасной аэродром подготовил, о золотом парашюте побеспокоился? Между тем мало кто помнит, а многие, возможно, и не слышали никогда, но 15 ноября 1991 года на первом заседании сформированного накануне правительства было заявлено, что до момента, пока реформы не дадут положительных результатов, мы отказываемся от социальных благ и привилегий. Я целиком разделял эту логику: если народу живется плохо, чиновники не вправе жировать. Наверное, воспитание сказалось, я ведь из рабоче-крестьянской семьи… Пока был вице-премьером, мог, не привлекая внимания, оказать протекцию и поддержку какому-нибудь частному бизнесу в обмен на долю или записанный на родню пакет акций, чтобы к моменту увольнения с госслужбы иметь собственный свечной заводик. Схем существовало немало, но я не марался. Квартира — единственное, что получил от власти. Работая в правительстве, продолжал жить в Чертанове, пока не решил, что можно перебраться поближе к центру. Тогдашний управделами президента показал несколько вариантов, в основном почему-то те, которые уже выбрали другие люди. В итоге я остановился на доме недалеко от Плющихи. Там потом многие члены правительства оказались, включая Чубайса и Шумейко. Еще судьи Конституционного суда и даже вернувшийся в Россию Солженицын…

Возвращаясь же к вопросу о сбитом летчике и вспоминая 94-й год, могу констатировать: богатому пасьянсу из вариантов с бизнесом я предпочел политическую карьеру. Уже в 96-м стал первым вице-спикером, потом лидером одной из ведущих парламентских фракций. Но на следующие выборы в 99-м решил идти как независимый кандидат. Сначала хотел избираться по Чертановскому округу, где прожил семнадцать лет до 1992 года. Однако Лужков, к которому сходил за советом, порекомендовал зарегистрироваться в Тушине. Прислушался и в итоге вел борьбу с академиком Велиховым, действующим депутатом от округа Боровым, «яблочником» Митрохиным, кинорежиссером Грымовым… Согласитесь, неплохая компания! Чтобы победить, спускался с диггерами под Курчатовский институт и замерял там уровень радиации, участвовал в теледебатах, судился с пытавшимися подкупить избирателей оппонентами… За день до выборов Митрохин снял кандидатуру, не разъяснив «яблочному» электорату, в чью пользу, но я успел выпустить газету со слоганом, который сам придумал: «Вместо Митрохина голосуем за Шохина!» Явлинский уже в Думе предложил вступить в его фракцию. Дескать, мы же тебя поддержали. И показывал мою же газету… Главного «яблочника», кстати, я знаю с 80-го года по Институту труда, где мы заведовали соседними секторами. В какой-то момент моя дочка Женя даже сидела на раскладном стульчике младшего сына Григория. У него родня жила во Львове, почти в Европе, там с детскими товарами было лучше, чем в Москве…

— Тогда все являлось дефицитом: от одежды и съестного до хороших книг.

— Ну да, помню, как сдавал макулатуру, чтобы получить талончики на пользовавшиеся повышенным спросом приключенческие романы Дюма и Дрюона. Брал этих популярных у народа авторов в расчете на подраставших детей, поскольку сам уже читал другую литературу. Правда, сначала требовалось где-то разжиться макулатурой, дотащить два тюка по двадцать кило каждый до приемного пункта… Впрочем, физического труда я никогда не чурался. С пятого класса на летних каникулах подрабатывал сортировкой и разноской вечерних газет, за что платили двадцать пять рублей в месяц. С финансовой точки зрения гораздо выгоднее была уборка урожая в совхозе «Белая дача». В июне за каждый связанный пучок редиски давали десять копеек. В июле, правда, только пять… На Люберецком хлебозаводе долго не продержался, в прессу утекла информация об эксплуатации детского труда. Зато на конвейере АЗЛК собирал педальные автомобильчики. В студенческие годы, как и многие, кормился на станции Курская-Товарная. Самыми неудобными для разгрузки были рулоны газетной бумаги: громоздкие, тяжелые… Однажды повезло: поставили на вагон венгерского джина Marine, морского то бишь. Помню, пригубил и подумал: какая гадость, почему же во всех романах английские джентльмены со смаком распивают эту бурду? Позже, правда, выяснил, что джин разбавляли тоником, да и пили, прямо скажем, не венгерскую «Марину». Если же вернуться к остро стоявшей в советские времена книжной теме, могу добавить, что долго пасся на Кузнецком Мосту, 4, в надежде разжиться чем-нибудь в магазине «Подписные издания». Собрания сочинений распространялись по подписке, а без них интеллигентному человеку вроде как нельзя. Мне, правда, доставались по большей части многотомники советских классиков — Леонида Леонова, Максима Горького, Владимира Маяковского… Эти книги до сих пор стоят в городской квартире. А вот на «Библиотеку всемирной литературы» так и не смог пробиться, это осталось неосуществленной мечтой. Двести томов с лучшими произведениями — чем не сказка? Потом все можно было купить без давки и суеты, но запал прошел. С трудом представляю, что стал бы сегодня читать том за томом одного автора, даже самого уважаемого и любимого. Да и за новинками стараюсь следить. Я ведь член жюри конкурса «Большая книга», везу в отпуск чемодан литературы, чтобы за лето прочесть большую часть.