Шрифт:
— Для нас — кончился. Ясно тебе?
После паузы, во время которой рыдающего министра отпаивали водкой из графина, обсуждение возобновилось.
— Ну, так что там с идеями? Продолжай.
— Мы — лучшие. Господи, да успокойте вы его, наконец… Он нам тут слезами весь стол залил уже… Я повторю свою мысль: мы лучшие. Но нам мешают. Поэтому нам плохо.
— Ну, так ты тоже за войну, что ли?
— Нет-нет! Ни в коем разе! Воевать мы не можем! Но врага своего надо знать, и надо объединиться всем вместе против врага!
— То есть, все равно в итоге — воевать… Вот ведь… Как ни предложат советчики, а все война выходит. Назовешь врагом евреев — война. Назовешь немцев — тоже война. Англичан вообще трогать нельзя — вся Европа на дыбы встанет… Французы? Поляки? Итальянцы? Кто враг, но чтобы войны не было?
— Так, вот именно! Враг должен быть! Иначе, почему у нас так плохо, не от руководства же…
— Что-что? Ты говори, да не заговаривайся!
— Я как раз и говорю, что плохо — не из-за руководства! Плохо из-за врага! А воевать этого врага мы не можем, потому что он очень далеко от нас!
— Оп-па… Это ты что, про инопланетян шарманку завел, что ли? Этим народ не пронять… Хотя, попробовать можно.
— Нет-нет. Никаких инопланетян. Все должно быть понятно даже уборщице общественных туалетов. Даже простому участковому должно быть ясно, что вот он, враг. Все из-за него. Но вот не дойти до него нашим армиям, потому и терпим. Потому и плохо нам. Но — всем вместе. Иначе они нас просто съедят.
— Ну-ка, ну-ка… Идея проблеснула неплохая, вроде… Только где же мы такого врага найдем, чтобы и далеко, и правдоподобно, и непонятно и проверить нельзя?
— А вот же, вновь открытый южный материк!
— Антарктида, что ли? — почмокал языком, как будто пробуя слово на вкус. — Ан-тарк-ти-да. А враги, стало-быть, ан-тарк-тид-цы… Язык сломаешь. Нет, так не пойдет. Надо короче как-то. И потом, наши же знают, что там мороз и белые медведи.
— Пингвины! Медведи — на севере, — поднял руку, как в школе, министр образования и культуры.
— Одна фигня: пингвины, пингвинсы, пиндосы… О! Пиндосы! Какое позорное слово… Его можно использовать. Но только — не Антарктида. Русский человек, да после стакана водки, просто не в силах такое выговорить. Должно быть короче, меньше согласных, легче произносить…
— Антаркта?
— Ты тупой совсем? Так еще труднее!
— Антарика?
— Лучше. Но слишком своим этим "ант" на Антарктиду указывает.
— Амтарика?
— Это что-то на индийское смахивает…
— А-ме-ри-ка? — осторожно произнес министр информации и пропаганды. — А? Как вам — Америка?
— Во! Пойдет! Объявим врагом всеобщим Америку, врагами — американцев, а по-простому, по-пошлому — пиндосов. Это пройдет. Должно пройти. А где тут мы Америку эту установим? — крутанул глава правительства большой золоченый глобус.
— Как можно дальше от нас. Лучше — на другой стороне света.
— То есть, вот тут, значит, — палец с холеным полированный ногтем ткнул в сплошное синее пятно западного полушария. — Так. Решено. Значит, записываем нашу политику: мы — лучшие… Успокойся, успокойся, дурик. Лучшие мы, просто пиндосы помешали опять, понимаешь? Американцы эти во все щели лезут. А нам, народу-богоносцу, до них ничем не достать. А их методами мы не можем, ибо избранные суть. Министру информации и пропаганды: открыть народу Америку. Министру образования и культуры: вставить про Америку в историю и географию. Объяснить все. Организовать командировки писательские… Ну, придумайте там сами. В общем, книг побольше чтобы было. И в газетах новости чтобы. Министр наш спортивный утрет глаза и сообщит народу, что проиграли из-за пиндосов проклятых. Все они лучами нас разными мучают. И погода! Погода наша плохая — от них. И урожаи хреновые… И мы все должны, как один человек, в тесном строю и так далее и так далее… Ну, не мне вас учить. В общем, эль пуэбло унидад хамас сера венсидо. Ясно?
— Так точно! — встали дружно министры.
И пошли открывать народу Америку.
Демократия — это когда большинство!
— А ну, постой-ка, гражданин хороший! — выдвинулся из тени местный участковый. — Ты чего мимо опять бежишь, с мужиками вместе не выпиваешь?
— Да я это… Не заметил я вас, извините, — вынужден был я остановиться.
— Заметил, не заметил — это без разницы… Штрафная тебе.
— Ну, не могу я никак! Жена дома ждет. И еще… О! — вспомнил я с радостью. — У меня ж предъязвенное!
Участковый нахмурился, передал куда-то в темноту за спиной два стакана, что держал в радушно распахнутых руках, поправил фуражку. Фуражки теперь они носили по новой моде. Обязательно с очень маленьким козырьком. И обязательно — с захлестнутым на подбородке ремешком, как будто вот-вот вскочат в седло и помчат куда-то совершать угодные обществу дела.
— Та-ак…,- обошел он вокруг меня, всматриваясь. — Жена у него, значит… И еще предъязвенное еще у него.
— Да-да! — поддакнул я.
— А не врешь? Ну-ка дай мне твоих закурить, что ли!