Шрифт:
– Ты можешь постоять спокойно и выслушать меня, как разумный человек?
– Нет!
Но его ответ был лишен убежденности. Глаза его затуманились, еще минута – и на них выступят слезы. Он был мальчиком в мужском обличье. Я отпустил его.
Он медленно выпрямился, потирая скрюченную руку. На другом конце двора собралась кучка зрителей, медленно подогревавшая себя до соблазна насилием.
– Идем в офис, Алекс.
Он окаменел.
– Кому я там понадобился? – Никому. Все равно, идем. – Мне незачем туда идти.
– Тебе сколько лет, Алекс? – Девятнадцать, скоро будет двадцать.
– Имел когда-нибудь неприятности с полицией?
– Никогда. Спросите у моей матери.
– Люси твоя подруга?
– Она мне не подруга. Мы собирались пожениться... Я могу содержать жену, – добавил он патетически.
– Конечно, можешь.
Взгляд его ярких карих глаз впился в мое лицо.
– Что-нибудь случилось? Что вы там делали?
Я отступил назад, повинуясь импульсу.
– Я заходил поговорить с ней. Хотел предупредить ее, чтобы она не уезжала из города.
– Мы сегодня уезжаем. Вот почему я здесь жду. Она пошла за вещами.
Он обернулся и посмотрел на дверь седьмого номера.
– Почему она не выходит? Она больна?
– Она не выйдет, – ответил я.
Толпа зрителей двинулась от прицепов к нам, издавая короткие возгласы угроз и волнения. Я открыл дверь офиса и придержал ее для Алекса. Он прошел мимо меня, шевеля одними ногами.
Человек, который любил только Этель, сидел на кровати спиной к двери, зажав в руке полупустую бутылку кока-колы. Он встал и подошел к стойке, потом взглянул на оставленную кровать. С обложки разложенного на подушке журнала гологрудая красотка молча взывала о помощи.
Оставив ее мольбы без внимания, лысый клерк спросил:
– Чем могу быть вам полезен?
Потом его мозг медленно прореагировал на чернокожего парня.
– Что ему надо?
– Позвонить, – ответил я.
– Звонок местный?
– В полицию. Вы знаете номер?
Номер он знал.
– Неприятности?
– В седьмом номере. Идите, поглядите. Но я бы не стал и другим не посоветовал бы.
Он наклонился над прилавком и его лысина замаячила, как деревенский сыр.
– Что случилось?
– Посмотрите сами. Но сначала дайте мне телефон.
Он поставил на прилавок аппарат и ушел. Алекс сделал попытку последовать за ним, но я удержал его правой рукой, а левой набрал номер. Когда он услышал мое сообщение дежурному сержанту, то упал ничком на стойку, навалившись всей тяжестью на руки. Его тело затряслось от рыданий. Сержант сказал, что немедленно высылает машину.
Я положил руку на спину юноши, но он стряхнул ее.
– Что ты здесь делал, Алекс?
– Это мое дело.
– Ждал Люси?
– Если знаете, то нечего спрашивать.
– Сколько времени ты ее ждал?
– Почти полчаса. Я несколько раз объехал вокруг квартала и вернулся. Я посмотрел на часы – было пять тридцать одна.
– Она пришла около пяти?
– Около пяти.
– Она вошла одна?
– Да, одна.
– А потом кто-нибудь входил?
– Я никого не видел.
– Кто-нибудь выходил?
– Вы. Я видел, как вы выходили.
– А кроме меня? Раньше меня?
– Я не видел. Я объезжал вокруг квартала.
– А ты входил к ней?
– Нет, сэр, не входил.
– Почему?
– Она сказала, что забежит только на пять минут. Ее чемоданы были уже уложены.
– Ты мог бы зайти.
– Я не хотел. Она этого не хотела.
– Люси выдавала себя за белую, так ведь?
– А если и так? В штате нет закона, запрещающего это.
– Ты хорошо информирован, – сказал я. – Ходишь в школу?
– Я только что поступил в колледж первой ступени. Но я ухожу из него.
– Чтобы жениться?
– Я никогда не женюсь. Теперь я никогда не женюсь. Убегу и сгину.
Он повесил голову и, казалось, говорил со стойкой.
– Тебе придется остаться здесь и ответить на множество вопросов. Возьми себя в руки.
Я с силой потряс его за плечо, но он не шевельнулся и не двинулся.
Лишь когда послышался воющий звук сирены, голова его дернулась вверх, как у загнанного зверя.
Глава 7
Черная патрульная машина остановилась на гравии возле входа в офис.
Из нее вышел полицейский в штатском, поднялся по ступенькам и вошел в комнату. Несмотря на серую шляпу и мешковатый серый костюм, он выглядел так, будто всю жизнь был полицейским – защелкивал наручники и расследовал преступления, пробивая свою карьеру на разбитых мостовых и в темных улочках. На его огрубевшее и обветренное лицо за пятьдесят лет работы под солнцем, как на карту местности, легло отражение жизни долины.