— Полагаю, что лучше. — Фейли надкусил корень, поморщился и сплюнул. — Не хотите нас проведать?

— Зайду, только попозже.

— Что там был за шум, не знаете? Мы слышали чьи-то крики, как нам показалось.

— Вам не показалось. — Она смахнула с бровей назойливые капли, не боясь, что собеседник примет их за слезы. — Привезли семью Кемпли…

— Так я и предполагал… А Тэрл где?

— Я дала ему снотворного и велела Струну никого к нему не пускать.

— Он плох?

— Не слышала, чтобы от таких ран умирали, но можно лишиться руки. Едва ли кому понравится подобный исход. Не ходи к нему пока, дай выспаться и прийти в себя.

Фейли понимающе кивнул и посмотрел вслед неторопливо удаляющейся целительнице.

Элета ощущала на себе его тяжелый взгляд до самого порога свой избы. Она не любила, когда на нее так смотрели, а хромой приятель Тэрла не нравился ей вовсе. В нем было нечто, напоминавшее ей стародавнее время, когда вот такие же, как он, сухие, безупречные и бесчувственные воины на лошадях за одну ночь прочесали весь Вайла’тун и без малейшего зазрения совести уничтожили всех лесных дикарей, что жили тогда разрозненными горстками среди вабонов в качестве пленников, а точнее, помощников по хозяйству. Шеважа не были вооружены и не могли оказать сопротивления. Многие из них, даже окажись у них в руках оружие, не подняли бы его против убийц, поскольку сжились с вабонами и сами не хотели возвращаться в Пограничье, однако приказ Ракли не оставлял выбора ни им, ни воинам, ни пытавшимся было возмущаться фолдитам. В числе остальных в тот страшный день погиб и безобидный слуга самой Элеты, ставший со временем ее учителем и тайным мужем. Она не могла даже оплакать его, не вызвав опасных подозрений со стороны людей Ракли, да и со стороны послушных любым приходившим из замка приказам односельчан.

С тех пор многое изменилось, фолдиты сделались не такими наивными, какими были раньше, чему в немалой степени способствовал тот же Тэрл с его горьким опытом службы в замке, однако это вовсе не означало, что кому-нибудь из них стоит довериться. Элета всегда жила одна и привыкла не испытывать потребности в общении, а тем более — в том, чтоб излить душу. Во всяком случае то, что от нее осталось…

Отворив скрипучую дверь, она зашла в темные, сырые сени и, прежде чем запереться на крючок, по привычке глянула сквозь щель назад. Крыльцо было пустым. За ней никто не наблюдал.

В единственном, кроме сеней, помещении было сумеречно. Свет хмурого дня неохотно проникал в маленькие окна. Только остававшийся без присмотра очаг посреди комнаты скупо дарил тепло и уют.

Элета с облегчением повесила мокрый плащ на деревянный гвоздь и прошла в глубь комнаты. Наклонилась, чтобы подбросить в жадные языки пламени побольше хворосту, и опешила: кто-то проделал это за нее. Выпрямившись, испуганная целительница втянула носом воздух. Так и есть: приученные распознавать ароматы трав ноздри безошибочно уловили чужой запах. В избе кто-то был.

Она быстро осмотрелась. Сундук, низенькая кровать, полки с коробками вдоль стен, связки сухих трав и кореньев под потолком, старый стол, вокруг которого вместо стульев стояли три обыкновенных пня. В доме не было даже чердака, куда обычно складывали старые и ненужные вещи, поэтому все это барахло лежало и висело здесь же, по углам да по стенам.

— Кто тут есть? Выходи! — прерывающимся от страха голосом крикнула Элета, никого по-прежнему не видя, но чувствуя, что не одна.

В ответ у дальней стены зашевелился тюк недавно выстиранных тряпок, которые она собиралась употребить на повязки, еще не догадываясь, что они могут понадобиться так скоро. Из-под тюка осторожно появилась вихрастая копна темно-рыжих волос и мохнатая сутулая спина. «Шеважа!» — промелькнуло в голове. Страх, однако, не помешал Элете обратить внимание на то, что волосы и шкура у дикаря совершенно сухие.

Когда следом за огненной шевелюрой показалась смущенно улыбающаяся бородатая физиономия, широкие плечи, могучая грудь, обтянутая грубой меховой курткой, и длинные волосатые руки, заканчивающиеся внушительными кулачищами, испуг, как ни странно, сменился изумлением, перешедшим в радостное возбуждение.

— Гури! — Пораженная женщина всплеснула руками. — Ты?! Откуда? Зачем?

Она стояла, не решаясь приблизиться к мохнатому силачу. Тогда он сам сделал шаг ей навстречу и осторожно обнял за талию.

— Здравствуй, мама.

От него пахло лесом, грибами и… почти забытым прошлым. Так пах его покойный отец, образ которого как нарочно возник перед ней по пути сюда. Тот же голос, с трудом произносящий сложные слова. Гури, ее Гури! Ее сын вернулся! Надолго ли?..

— Что ты тут делаешь? — Она с усилием оттолкнула его и поспешила к входной двери. Остановилась, вспомнив, что надежно заперла ее за крючок. Обернулась. — Тебе нельзя здесь быть. За вами охотятся.

— Знаю. — Силач присел возле очага на корточки и втянул голову в плечи. — Я пришел предупредить.

Элета поняла, что он хочет сказать, и протестующе замотала головой. Говорить сейчас об этом было выше ее сил.

— Поешь чего-нибудь.

Она торопливо высыпала в подвернувшийся под руку котелок пшена из берестяного короба, плеснула туда же молока и подвесила котелок на железный крюк над очагом. Под покрывалом на столе обнаружились черствые, но вполне съедобные буханки хлеба.

— Да не надо, мама, я не голоден.

— Расскажи это кому-нибудь другому! Садись!

Сколько же она не видела его? Две зимы? Три? Последнее время он мало менялся внешне, всякий раз приятно удивляя ее белизной крепких зубов и отсутствием седины. А то она сама не знала, какие травы используют шеважа, чтобы поддерживать в себе жизненные силы. Как будто не отец Гури научил ее почти всему тому, что она превратила в искусство целительства, значительно превосходящее навыки, которыми обладали некоторые вабоны, считавшиеся лекарями. Когда Гури родился — в лесу, втайне от всех, кроме самого счастливого на свете отца, — Элета была еще совсем молода. Выходит, ему сейчас никак не меньше пятидесяти зим. Совсем уже взрослый! По меркам вабонов, еще несколько зим, и его можно записывать в старики. Но шеважа живут дольше, чем они. Если только их не убивают раньше срока.