— Да.

— Посмотри вниз. — Он молча повиновался, но думаю, мало что увидел. — Хорошо. Запомни свои слова на тот случай, если произойдут какие-нибудь перемены. И запомни, кто подарил тебе жизнь, хотя любой другой на моем месте ее бы отнял. Поехали, Рэндом. Нам пора.

Джулиан остался стоять на краю пропасти. Он тяжело дышал, и брови его были сдвинуты.

Когда мы добрались до вершины перевала, бензин почти кончился. Я поставил передачу на нейтральную, выключил мотор, и машина покатилась вниз.

— Я сейчас думаю о том, — сказал Рэндом, — что ты не потерял былой прозорливости и проницательности ума. Я, наверное, все же убил бы Джулиана за то, что он попытался сделать. Но ты поступил правильно. Мне кажется, он нас поддержит, если удастся взять верх над Эриком, а тем временем, естественно, доложит ему обо всем, что произошло.

— Естественно, — согласился я.

— У тебя было больше причин желать его смерти, чем у любого из нас.

Я улыбнулся.

— Эмоции неуместны в политике, юриспруденции и торговых сделках.

Рэндом закурил две сигареты и протянул мне одну из них.

И глядя сквозь сигаретный дым вниз, я увидел море, раскинувшееся под вечерним темно-голубым небом, на котором сверкало золотое солнце. Я и представить себе не мог, что такое море может существовать на свете. Словно толстым слоем искрящейся пурпурной краски покрыли полотно, подумал я, и мне стало немного страшно. Неожиданно я понял, что говорю на каком-то странном языке, который тем не менее хорошо знаю. Я читал «Балладу о Мореходах», и Рэндом внимательно слушал и ждал, когда я закончу.

— Я много раз слышал, что «Балладу о Мореходах» сочинил ты, — сказал он. — Правда?

— Это было так давно, что я просто не помню.

Дорога постепенно сворачивала влево, и по мере того как мы въезжали в лесистую долину, море открывалось перед нашим взором во всем своем великолепии.

— Маяк Кабры, — сказал Рэндом, указывая рукой на большую серую башню, возвышавшуюся над водой. — Я совсем забыл о его существовании.

— Представь себе, я тоже. Какое непонятное чувство испытываешь, когда возвращаешься домой. — И тут я понял, что мы говорим не по-английски, а на Языке Тари.

Примерно через полчаса спуск закончился, и машина довольно долго катилась по инерции, прежде чем я включил зажигание. При звуке мотора стайка черных птиц выпорхнула из придорожных кустов. Серая тень, похожая на волчью, взметнулась из-за дерева и пропала. Невидимый олень, спасаясь от серой тени, умчался, ломая ветки. Мы ехали по лесистой долине, расположенной на ровном участке высокой скалы, и неуклонно приближались к морю. Перевал остался сзади и чуть справа.

Чем дальше мы въезжали в долину, тем яснее видели панораму величественных гор, марширующих, казалось, прямо к побережью, одетых в сверкающую каменную мантию, расцвеченную зелеными, розовыми и пурпурными красками, а на самом последнем и самом высоком пике висела вуаль легких облачков, пронизанная золотыми лучами солнца. Бензин почти кончился, а ехать оставалось миль тридцать пять. Я твердо знал, что этот последний пик был местом нашего назначения, и у меня защемило сердце. Рэндом, не отрываясь, смотрел в том же направлении.

— Никто ничего не украл, — пошутил я. — Скала на месте.

— Я почти забыл, — прошептал он.

Я переключил передачу и, случайно посмотрев вниз, увидел, что брюки мои как-то странно блестят. К тому же они стали обтягивать лодыжки, а манжеты исчезли. Я невольно бросил взгляд на свою рубашку.

Она превратилась в черную куртку с серебряной окантовкой и широким поясом. По внешней стороне брюк тоже шла серебряная строчка.

— Кажется, я выгляжу достаточно эффектно, — заметил я в надежде услышать объяснение Рэндома.

Он ухмыльнулся, и я неожиданно понял, что он одет в коричневые брюки с красными лампасами и оранжевую рубашку с коричневым воротником и манжетами. Коричневая фуражка с желтым козырьком лежала рядом на сидении.

— А я сидел и гадал, когда ты, наконец, заметишь, — сказал Рэндом. — Как самочувствие?

— Лучше не бывает. Кстати, бензин на нуле.

— Слишком поздно, — ответил он. — Мы находимся в реальном мире, и работа с отражениями отнимет слишком много сил, не говоря о том, что нас сразу обнаружат. Боюсь, придется бросить машину.

Ее пришлось бросить примерно через две с половиной мили. Я съехал на обочину и остановился. Закатное солнце посылало нам прощальный поклон, тени удлинились.

Я полез на заднее сиденье, за ботинками, превратившимися в высокие черные сапоги, услышал, как под ними что-то звякнуло, и увидел относительно тяжелую серебряную шпагу в ножнах, ремешки которых идеально подходили к петлям на моем поясе. Рядом с сапогами лежал черный плащ с брошью-застежкой в форме серебряной розы.

— Ты, наверное, думал, что расстался с ними навсегда? — спросил Рэндом.