— Корвин, — сказал он после недолгого раздумья. — Я тебя помню. Конечно, помню.

— Я думал, вас давно нет в живых.

— А я жив. Видишь? — И он сделал пируэт. — Как поживает твой отец? Ты давно его видел? Это он засадил тебя в тюрьму?

— Оберон исчез, — ответил я. — В Эмбере правит Эрик, и я — его пленник.

— Значит, я главнее тебя, — заявил Дворкин, — потому что я — пленник Оберона.

— Вот как? Разве вас арестовали?

Я услышал, как он заплакал и лишь несколько минут спустя произнес:

— Да. Оберон мне не доверял.

— Почему?

— Я сказал ему, что нашел способ уничтожить Эмбер, и объяснил, как это сделать. А он взял и засадил меня в темницу.

— Некрасиво с его стороны, — посочувствовал я.

— Знаю, — согласился он. — Но король выделил мне прекрасные комнаты и создал все условия для работы. Правда, через некоторое время он перестал меня навещать. Сначала он приводил с собой людей, которые показывали мне какие-то чернильные кляксы и просили сочинить о них разные истории. Было страшно интересно, но однажды я сочинил историю, которая мне самому не понравилась, и человек превратился в лягушку. Оберон ужасно разозлился, когда я отказался превратить его обратно, и перестал ко мне приходить. Я так давно никого не видел и ни с кем не разговаривал, что сейчас соглашусь превратить лягушку в человека, если только король пожелает. Однажды…

— Как вы попали в мою камеру? — прервал я его излияния.

— Ты уже спрашивал. Взял и пришел.

— Но как? Сквозь стену?

— Конечно, нет. Сквозь отражение стены.

— Этого не может быть. В Эмбере нет отражений.

— Видишь ли… я сжульничал, — признался он.

— Как?

— Нарисовал новую карту. Мне ужасно хотелось посмотреть, что новенького… Ох ты! Только что вспомнил! Оставил ее дома, и теперь не смогу вернуться. У тебя не найдется что-нибудь перекусить? И то, чем рисуют? И то, на чем рисуют?

— Возьмите кусок хлеба, — предложил я, протягивая свой скудный паек. — И заодно немного сыра.

— Спасибо тебе, Корвин. — И он накинулся на еду, как будто голодал целую вечность, а затем выпил всю мою воду. — А теперь, если ты дашь мне перо и лист пергамента, я вернусь домой. Хочу прочитать одну книгу. Приятно было побеседовать. Жаль, что Эрик тебя упрятал. Когда-нибудь я тебя навешу, и мы опять поболтаем. Если увидишь отца, передай, пожалуйста, чтобы он не сердился за…

— У меня нет ни пера, ни пергамента, — сказал я.

— О господи! — воскликнул он. — Какое невежество!

— Знаю. Эрик никогда не был образованным человеком.

— Ну хорошо. — Дворкин вздохнул. — А что у тебя есть? Моя комната нравится мне больше твоей. По крайней мере там светлее.

— Мы с вами разделили обед, — на всякий случай напомнил я, — и сейчас мне хочется попросить вас об одной услуге. Если вы исполните мою просьбу, обещаю, что постараюсь помирить вас с отцом.

— Чего ты хочешь?

— На протяжении многих лет я был горячим поклонником вашего таланта, — ответил я, — и мне всегда хотелось иметь картину, написанную вашей рукой. Помните ли вы маяк на острове Кабра?

— Конечно. Я много раз бывал там и прекрасно знаю его хранителя, Жупена. Мы с ним частенько играли в шахматы.

— Больше всего на свете я мечтаю увидеть набросок этой серой башни в вашем магическом исполнении. Всю жизнь мечтал.

— Твою просьбу легко выполнить. И место ты выбрал приятное, ничего не скажешь. Я действительно делал когда-то наброски острова, но как-то никогда не удавалось к ним вернуться. Слишком много было другой работы. Если хочешь, я тебе их подарю.

— Нет. Я хочу иметь картину, которая постоянно находилась бы перед моими глазами и заодно скрашивала существование узников, которых посадят в эту камеру после меня.

— Я тебя понимаю. Но на чем же мне рисовать?

— У меня есть стило, — ответил я (ручка ложки здорово стерлась и заострилась), — а рисовать вы можете на противоположной стене. Мне хочется наслаждаться искусством, когда я прилягу отдохнуть.

Он долго обдумывал мои слова, потом неуверенно произнес:

— Здесь очень плохое освещение.

— В нашем распоряжении несколько коробков спичек. Я буду зажигать их по одной и держать перед вами. Если не хватит спичек, можно будет спалить немного соломы.

— Работать в таких ужасных условиях… — ворчливо произнес он, но я его перебил.

— Знаю, — сказал я. — И прошу прощенья, о великий Дворкин, но других условий мне — увы! — не создать. Зато картина, нарисованная рукой гения, осветит мое жалкое существование и согреет меня в минуту скорби.

Он опять захихикал.

— Хорошо. Но ты обещаешь посветить мне потом, чтобы я мог сделать необходимый рисунок и вернуться домой?

— Обещаю. — Я сунул руку в карман. У меня оставались три полных коробка спичек и один только что начатый. Я дал Дворкину ложку и подвел его к стене. — Появилось ли у вас чувство инструмента?