Сразу, сразу их забудет.

Мефистофелей меж ними

Иль следа творений Гёте,

Иль Шекспира, иль Толстого —

Вы, конечно, не найдете.

Это сеятели были,

На быках они пахали.

В степь весной, зарею ранней,

Помолившись, выезжали.

И блюдя обычай древний,

Дон седой любя без меры.

Бились долго и кроваво

За свою святую веру.

И ушли. Навек оставя

Славных прадедов могилы,

Вера их в казачье Право

Их навеки погубила.

А культурный мир, в союзе

С тем, кому правёж не внове,

Перебил их. Строить начал

Жизнь свою на ихней крови.

Уцелевшие, сбираясь

Раз в году в чужом Тироле,

Говорят Творцу на небе

О своих, о страшных болях.

Я слыхал молитвы эти

И играл я с ними песни,

Понял я — нет больше жертвы,

Веры в мире — нет чудесней…

Все пройдет, растает, сгинет,

Как туманы по-над Дравой,

Но по Альпам песни эти

Прозвучат казачьей славой.

24.01.1965

Для бесчестной кончины, для вечного мрака,

Сатана наконец-то придушить его смог.

Она нынче подохла, третья злая собака,

Околел окаянный бешеный дог.

Мы их, нет, не забыли, Сибири могилы,

Нам стрельба у Лиенца поныне слышна…

Там, на Небе, собрались наши Светлые Силы,

И резервы сегодня подтянул сатана.

В Преисподней на уровне самом высоком,

Черти ведьмам закатят потрясающий бал,

Человеченки сварят английскому догу

Вашингтонский койот и грузинский шакал.

ДЕСЯТЬ ЛЕТ ЛИЕНЦА

В рудниках Колымы, в лагерях Европы,

В тихих, позабытых старческих домах

Вымирает племя внуков гордых Азова,

Отцветает сказка о лихих Донцах.

По запольным рекам, по «кубанским» плавням,

В Таврии, в Сибири — трупом полегли.

И последним взлетом, чая лучшей доли,

Славу боевую к Драве донесли.

А когда в ней, с детьми, матери тонули,

И в ущельях темных рвались стон и крик,

Содрогнулось небо, сам Господь заплакал,

И дрожа, в ладонях скрыл свой скорбный лик.

И заржали снова брошенные кони,

Опустел Казачий перебитый Стан,

И костры потухли… и ушли составы,

Лег в Долине Смерти саваном туман.

ПАМЯТИ ВЫДАННЫХ

На мою ты приходишь завалинку,

Мы покурим с тобой, помолчим,

А под вечер опять об Италии,

Про Лиенц мы с тобой говорим.

И о тех, кто поднялся, поверя,

Что воскресло Казачество вновь,

И о тех, кто несытному зверю

Вылил в чару безвинную кровь.

Бога в Лондоне просят о мире

И о счастьи для сытых людей,

Позабыв, что на хаки-мундире

Кровь раздавленных танком детей.

В Кентерберри епископы молятся.

На иконы умильно глядят,

По-над Дравой, по пыльным околицам,

Трупы женщин давно не висят.

Это матери, жены и дочери

Тех, кого отправляли «домой»,

Для кого пулеметная очередь —

Избавленье от мук и покой.

Наша совесть чиста перед

Богом, Незапятнана воина честь.

Выйдем снова мы к старым дорогам,

В пороховницах порох-то есть!

«С Дона выдачи нет», — были святы

Древней дедовской Воли слова…

Не у нас, у лежачего снята

И врагу отдана голова.

Эх, Казачество, волюшка-воля,

Не твое покраснеет лицо,

Не добило ты раненых в поле,

Не везло продавать мертвецов.

Убежавших от пыток и муки,

Спасших честное имя свое,

Не отдало ты нехристю в руки,

Да святится же имя твое.

Посидим, помолчим, да покурим,

А придет оно, время, придет,

Ветер, сеявший страшную бурю,

Над своими дворцами пожнет.