Он не умел стареть… Я еще не знал финала, и Гоша мне рассказал. Как оказалось, именно приходы к Гоше, эта самая Гошина затвердевшая пятая кнопка смирили уже почти свихнувшегося гордеца… Правда, по рассказу Гоши, старый Дробышев и смирился как-то слишком. Сломался. (Такие, возможно, не знают середины.)

Дробышев приходил сюда, к старому своему приятелю, смотрел на экран и беспрерывно тихо плакал. Так и сидел с платочком в руке. Уже и не извинялся за всхлипы. Плакал и плакал. Не просыхая.

Как знать, о чем он думал, здесь сидя?.. Мы не знали… Возможно, о своих безумных бредовых планах. О неслучившемся. О какой-то героике… Он был наш. Поколение недобравших. Умер…

– Что было? – спросил я, имея в виду нехитрый стариковский выбор меж инфарктом и инсультом.

Ответил Гоша как бы припомнив:

– Что было?.. Патетическая.

То есть он сказал мне, что звучало в тот момент, когда наш Дробышев умер.

Но спросив «а» – спроси «б».

– Где он сидел?.. На этом моем стуле? – Я на миг увел глаза от экрана.

Гоша не стал скрывать. Незачем. Мы старики.

– Да.

А у меня мелькнуло, мол, прекрасная смерть. Мгновенная. Если уж выбирать… Тем более Дробышеву, с его тщеславием. С его неутоленной героикой. Я представляю, как высоко парил в последнюю минуту его дух. Еще и рядом музыка. Еще и верный демонический Людвиг ван.

В тиши, под ненавязчивую музыку нам рассказывали, как именно и при каких обстоятельствах Малевич намалевал Жницу… Ту, что в астраханском музее… Ту, что вся этаким бочоночком. С мощью в торсе… Крестьянка, однако в принципе уже готовая к союзу с пролетарием. Зато следом, тактично нам подбросили квартет Хиндемита. Его нервозное скерцо. Пролетарии, геть!.. Чутко с их, телевизионщиков, стороны. Этакий подчеркнутый асоциальный диссонанс.

Даже пейзажи (трехминутные, в паузы) были высокие. Мачтовый лес. Настоящий! Вдохновенно исполненный! И под косым солнцем!.. Солнце искосилось с запада… И тотчас стволы сосен заиграли. Стволы сосен меняли цвет. (Цифровая камера.) Желтый. Медный. Красный. Багряный…

И меня тоже скосило… Как луч… Скосило к прагматизму. К той цепкой мысли, что я тоже успею.

Я, мол, тоже смогу. В конце концов, Гошину вкрадчивую (лучше не скажешь) экранную духовность я и сам себе смогу устроить. И получать подпитку с пятой регулярно… Чем я хуже Гоши и его молчаливых друзей?.. Прикупить телевизор. Сейчас это просто. Если немодный… Какое-нибудь говнецо. За недорого. Буду вечерами в обнимку с чужими жизнями… И даже инфаркт не в инфаркт!.. Готовность номер один.

А если вне дома, то пока что у Гоши. Знать наперед – это прекрасно!.. Знать как и где. Знать, с какой мелодией в душе и на каком стуле сидя. (И не обязательно тот пронзительный фортепианный Моцарта. «Не выпендривайся, – шепнул я себе. – Музыки много…» Когдатошний меломан найдет себе отходняк!)

Если у себя дома, то поставлю стул прямо напротив «ящика». Приникну к экрану. И проникнусь. Еще как!.. Я ведь и своего ноу-хау могу добавить. Кой-чего… Как разрыхление почвы… Нет-нет… Не пьянство, конечно… Однако «Гжелка», скажем, отлично меня разрыхляет. Как там у нашего старинного друга Хайяма:

На минуту-две нас с Гошей какой-то ассоциацией (какой?..) отбросило сильно назад. Случайно ли?.. В сознании (в подсознании) все еще дергались немые гениально нарезанные кадры… монтаж… «Броненосец»… Что-то кольнуло, хотя в нашем поколении уже уснул революционный нерв. И этот крупный, всё нарастающий титр, уже безумный в нынешнем XXI веке… Братья!.. БРАТЬЯ!!! БРАТЬЯ!!! Кольнуло – и мы оба про укол чутко поняли. И застыдились. Откуда этот укол? Зачем он нам?.. Казалось, так прополоскали!.. Мы молчали. И лишь некие две-три золотые крупинки слабо позвенькивали в не до конца промытой памяти.

И как-то вслед Гоша Гвоздёв вдруг заговорил:

– А ты помнишь Белый дом?.. В 93-м?.. Когда всё наше старичье туда сбежалось… – Он хмыкнул. – Согласись: это было странно. Нелепо… сошлись, чтобы просто поглазеть! Подглядеть! В замочную скважину Истории. – Гоша снова хмыкнул. – Этакий странный выплеск (не скажу – всплеск) нашего поколения.

– Да ну!.. Чушь.

– Все же тот выплеск был чем-то особенный.

– Последний.

И, как всегда, слово «последний» легко всё объяснило. И память закрылась.

– А чего ты вдруг вспомнил?

– Просто так.

На миг мы оба как бы что-то потеряли.

– Но я не торчал там долго… Я вообще был там случайно.

– Я тоже.

Мы бегло, в промельк глянули друг на друга, и скорее, скорее – к экрану… Мы хотели музыки или живописи. Все равно… Мы хотели Глинку… Мы сейчас не хотели действительности. Ни настоящей… Ни уже ушедшей… Никакой.

– Старики, – сказал я на всякий случай, примиряя нас с чем-то куда большим, чем он и я.

Глинка был – чудо. В счастливейшем бдении (бдение молча, ни словца, ни прокашливанья) мы заслушались и едва-едва опомнились – пора было гостю домой!.. Время!.. Гоша Гвоздёв срочно перезаваривал чай по новой. Я пулей в туалет… И кричал: