Шрифт:
Претензию заявило человек сорок.
Адмирал терпеливо выслушал жалобы, и когда последний жалобщик окончил, Северцов сказал:
— Все претензии будут рассмотрены, ребята.
— Покорно благодарим, ваше превосходительство! — гаркнули вдруг весело матросы, как один.
— Защитите, ваше превосходительство! Прикажут за претензии отодрать до бесчувствия! — раздался вслед за окликом голос Васькова.
— Васьков, подойди!
Матрос вышел из фронта.
— Ты сейчас говорил?
— Точно так, ваше превосходительство!
— Почему ты предполагаешь, что тебя накажут?
— В прошлом году обсказывал на смотру такие же претензии начальнику эскадры, и как они изволили уехать, мне было дадено двести линьков, ваше превосходительство. В лазарет снесли опосля…
— За твои претензии не накажут. До свидания, ребята! — проговорил адмирал.
— Счастливо оставаться, ваше превосходительство! — крикнули матросы…
До капитана дошли некоторые жалобы. Он слышал эти веселые окрики и, совершенно растерянный, вышел наверх. Адмирал попросил вахтенного офицера велеть подать адмиральскую гичку к борту.
Все офицеры были во фронте, и караул вызван для проводов начальника эскадры.
Он подошел к капитану и отвел его к корме.
— К сожалению, я слышал очень серьезные претензии! — совсем тихо и снова нисколько не меняя своего покойного тона, сказал адмирал.
— Я слышал, ваше превосходительство, как команда бунтовала, стараясь…
— Если претензии справедливы, — тогда твое счастье, что команда и не подумала бунтовать… Матрос Никифоров засечен?
— Старший офицер недоглядел, ваше превосходительство…
— А мне не сказали, что есть больной в госпитале…
— Он на берегу…
— Попрошу тебя не наказывать людей за подачу претензий… И ты поймешь, что я вынужден просить тебя и старшего офицера съехать сегодня же на берег и ожидать окончания дознания… Завтра дознание начнется…
— За что же, ваше превосходительство? — почти умолял капитан. — Обращаюсь к товарищу… Не губи меня… Позволь объясниться с тобой наедине…
— Я попрошу к себе на корвет, я выслушаю тебя… Приезжай после сдачи клипера. Об этом получишь приказ.
С этими словами Северцов повернул к шканцам, сделал общий поклон офицерам, протянул руку капитану и отвалил от борта.
— На корвет! — проговорил адмирал, обращаясь к флаг-офицеру, севшему на руль.
Через полчаса адмирал в статском платье ехал на своем вельботе по направлению к городу.
— Верно, едет в госпиталь навестить Никифорова! — заметил мичман на вахте, обращаясь к своему товарищу, подошедшему полясничать о событии, о неожиданном отрешении от должностей капитана и старшего офицера.
— Если только застанет Никифорова в живых! — вдруг раздался из-под мостика необыкновенно суровый и в то же время тоскливый голос старшего офицера.
Капитан о чем-то шептался с ревизором в своей каюте, пока вестовой его укладывал чемоданы и сундуки. Сборы Баклагина не беспокоили его. Они — знал он — недолги.
К семи часам адмирал вернулся с берега. Вскоре на катере приехали с вещами старший офицер и первый лейтенант с флагманского корвета, чтобы в звании временных капитана и старшего офицера «Кречета» принять клипер. Они передали отрешенным адмиральский приказ по эскадре и передали словесную просьбу адмирала — пожаловать капитану после ответа на допросные пункты.
В десятом часу вечера, когда уже команда спала, сперва Пересветов, а потом Баклагин оставили клипер и уехали в Гонконг. Оба остановились в одном отеле.
Следственная комиссия под председательством командира адмиральского корвета окончила дознание, в все дело было представлено Северцову.
Ранним утром сидел он над ним в своей роскошной адмиральской каюте и внимательно прочитывал вороха исписанной бумаги.
Адмирал наконец окончил последний лист.
Дознание вполне выяснило, что на «Кречете» никто не чувствовал себя человеком, до того жестоко было обращение с командой. Особенно была значительна объяснительная записка бывшего старшего офицера Баклагина. Она еще с большею беспощадностью раскрывала тяжелое положение матросов, чем показания самих жертв. В этих показаниях чувствовалась как бы недосказанность и смягченность, словно бы уже счастливые, что избавились от капитана и старшего офицера, они не хотели губить их и ежели и не прощали им, то, во всяком случае, готовы были щадить их.