Я размышлял о детях.

Не исключительный случай; раньше или позже такие мысли приходят к каждому. Сперва намеком на то, что жизнь, быть может, щедрей и богаче, чем представлялось до сих пор, а спектр человеческих привязанностей обширнее, и есть в нем место для всякой любви – той, что соединяет женщину с мужчиной, и той, которую мы дарим существам слабее нас. Вот начало, а после мы чаще и чаще вспоминаем тех, кто ушел к Носфератам, вложив в нас частицу собственной души; и так, шаг за шагом, приходит желание отдать, не получив ничего взамен, кроме мимолетной радости и долгого-долгого чувства потери.

Это не родственные узы и не стремление продлить себя в потомстве. Этика общества, забывшего о старости и смерти, во многом изменилась с древних пор; возраст более не рассматривается как признак мудрости и опыта, понятие преемственности поколений среди живущих сотни и тысячи лет лишено смысла, цепь кровного родства распалась – да и узнать о нем без справки в генетическом архиве невозможно. Семья исчезла вместе с наследуемым имуществом и титулами, судьбы родителей, детей, братьев и сестер, часто разделенных несходством характера и темперамента, а также провалами в несколько веков, не интересуют никого, сменившись иной формой привязанности – к личностям, вызывающим широкую палитру чувств, от симпатии до поклонения и страсти. Союзы между людьми теперь отличаются большим разнообразием, связи – большей гибкостью, тонкостью, изощренностью; временами они рвутся при малейшем усилии, а иногда способны выдержать груз столетий.

Но отношение к детям, то любовное и заботливое желание отдать, одарить, что приходит с возрастом, не претерпело перемен. Правда, теперь считается бестактным – даже постыдным – напоминать взрослому о детских годах, представляя сильного самодостаточного человека тем зависимым созданием, каким он был ничтожную частицу своей жизни. Воспоминания о детстве и детских привязанностях являются столь же интимными, как первый сексуальный опыт. Интимными, хоть и не вызывающими стыда – наоборот, детские годы были и есть время беззаботного счастья, неповторимо ярких эмоций и грез, всплесков интуиции, когда за секунду познаешь такое, на что без помощи Зазеркалья понадобились бы часы и дни. Нет, детство осталось волшебной порой, щедро приправленной нежностью, которую взрослые дарили детям – всем детям, не разделяя их на своих, самых любимых, и чужих, не вызывающих особо теплых чувств.

Шамиль, отец мой… Селина, мать… Давно, четыреста семьдесят лет назад, они ушли к Галактическим Странникам, но разве я могу их позабыть? Когда-нибудь мы снова встретимся… Когда-нибудь!

Почему я думал об этом? Девочки, те две девчушки, Лусия и Лена… их голоса, их взгляды, прикосновения их рук… то, как Тави смотрела на них… И Зоэ, дочка Витольда… Дочь не потому, что была его плотью и кровью – просто маленький человечек, взятый некогда на воспитание, существо, к которому прикипела душа. Шестое дитя, которое он вырастил…

Вероятно, я приближался к возрасту, когда понимаешь тех, кто уходит к Носфератам, и тех, кто обзаводится детьми. Это так просто и так сложно! Являясь историком, я знал, что обретение ребенка в наше время имеет смысл не такой, как в древности, не связанный с союзом двух полов. Тот союз скреплялся чаще не любовью, а материальными соображениями, традицией, религией или, наконец, желанием оставить некие прерогативы своим прямым потомкам. Но формула «владеет по праву рождения», чем бы ни оборачивалась эта власть – богатством, огромными землями и миллионами рабов, – вычеркнута и забыта навсегда, вместе с кровной связью. Хочешь ребенка? Отправляйся в Антард, на Детские Острова, поживи там какое-то время, и однажды почувствуешь, что этот малыш с карими глазами – твой сын. Или та синеглазая кроха – твоя дочка… Лет на пятнадцать-семнадцать, ибо после второй мутации ты потеряешь их. Возможно, они к тебе вернутся взрослыми, вернутся как друзья, единомышленники, близкие из твоей вары. Возможно… Но детьми – никогда.

Только в твоих воспоминаниях, в мниможизни Зазеркалья…

– Жаркий денек, – промолвил Сенеб сочным басом где-то за моей спиной. – Не желает ли магистр прохладительного? Кейя из плодов олонга, нейлский мед, минеральные воды Астаба и соки: апельсиновый, березовый…

– Не нужно, – прервал я его. – Магистр не желает пить. Магистр думает и хочет, чтобы ему не мешали.

Голос Сенеба стал вкрадчивым и выше на три октавы – что-то среднее между меццо-сопрано и драматическим тенором.

– Однако вблизи наблюдается воздушное судно. Не следует ли приготовить угощение для гостей? Их примерно сотен пять, и чтобы накрыть столы, понадобится время.

Скучает по хозяину, мелькнула мысль. Такое с Сенебом бывало, как и с другими конструктами, чья связь с определенным человеком длилась много лет. Искусственные псевдоразумы конструктов могли общаться в Инфонете, но это не заменяло беседы с живым существом. Тем более с личностью, которая воспринималась равной богу.

Я поднял голову, всматриваясь в застывший над миражом фрегат.

– Думаешь, к нам заявятся все эти толпы? Сомневаюсь! – Ментальные импульсы, плывущие от корабля, свидетельствовали о восторге, удивлении и непонятных эмоциях, которым я не нашел аналогов – кроме людей там были негуманоиды с Нейла и, вероятно, Смарагда. Никто из них не собирался навязываться мне в гости.

– Но вы кого-то ждете, – заявил Сенеб уверенным баритоном. – Ваши размышления не связаны с работой, ибо протекают вне инфонетной среды. Кроме того, вы переоделись. На вас наряд арабского эмира – чалма с алмазом, шелковые шаровары, расшитый золотом халат. Определенно вы ждете гостей или куда-то собрались. Не прилетел ли этот корабль за вами?