В воскресенье днем, за день до понедельника в Местной Забегаловке, за день до первого июля, я валялся в постели. Июнь заканчивался последней вспышкой солнца, но я опустил жалюзи. Никсон отправился на очередную встречу, чтобы подрочить Косыгину, Модин задыхалась, не зная, что надеть на Уотергейтские слушанья, а я страдал. Мои страдания не были даже современным отчуждением и неприятием, тем, которое многие американцы нынче испытывают, глядя на документальные фильмы под названием «Калифорнийская семья», показывающие дорогие поместья, множество машин, бассейн и полное отсутствие книг. Я страдал от страха. Хотя я и был молодым и целеустремленным, я был объят безумным ужасом. Я панически боялся стать интерном Божьего Дома.

Я был не один в постели. Я был с Бэрри. Наши отношения, пережившие травму моего студенчества в ЛМИ, цвели богатые красками, смехом, риском и любовью. Также со мной были две книги. Первая, подарок от моего отца-дантиста, нечто под названием «Я спас мир, не запачкав халата», про интерна, спешащего, берущего на себя ответственность, отдающего распоряжения, спасающие жизни; вторую книгу я купил сам, пособие «Как это делается» для новых интернов, пособие, учившее всему, что нужно знать. Пока я вгрызался в пособия, Бэрри, клинический психолог, свернулась клубочком с Фрейдом. Несколько минут прошло в молчании, потом я застонал, уронил пособие и накрылся с головой.

— Помоги, помогииии.

— Рой, ты в ужасной форме!

— Настолько плохо?

— Очень плохо. На той неделе мне пришлось госпитализировать пациента, которого нашли прячущимся под одеялом, и он был не в такой панике, как ты.

— Ты можешь меня госпитализировать?

— У тебя есть страховка?

— Будет, как только я начну интернатуру.

— Тогда тебе придется отправиться в государственную психушку.

— Что мне делать? Я все перепробовал и все равно до смерти боюсь.

— Попробуй отрицать.

— Отрицать?

— Да. Примитивная психологическая защита. Отрицай само существование этого».

Я попробовал отрицать существование этого. Хотя я и не продвинулся далеко по пути отрицания, Бэрри помогла мне пережить эту ночь и на утро понедельника и Местной Забегаловки, она помогла мне побриться, одеться и отвезла в центр города к Божьему Дому. Что-то не давало мне вылезти из машины, так что Бэрри пришлось открывать дверь, выпихивать меня и всовывать мне в руку записку: «До встречи в пять, люблю, Бэрри». Поцеловав меня, она уехала.

Я остался стоять в удушающем мареве перед огромным зданием цвета мочи с надписью, гласящей «Божий Дом». Строительные работы велись в одном из крыльев, что должно было положить начало крылу Зока. [6] Чувствуя отбойный молоток у себя в голове, я вошел в Дом и отправился искать актовый зал. Я зашел, когда шеф-резидент, по фамилии Фишберг и по прозвищу Рыба, произносил приветственную речь. Короткий, толстый и выбритый до синевы, Рыба закончил обучение гастроэнтерологии, специальности Дома. Позиция шеф-резидента была втиснута в середину рожка с мороженым и Рыба знал, что если он будет молодцом, то вышестоящие слерперы вознаградят его постоянной работой и возможностью постоянного слерперства. Он был посредником между интернами и всеми остальными, и он надеялся, что «мы придем к нему с любыми проблемами и вопросами». Говоря это, он скользил глазами по вышестоящим слерперам, сидящим за председательским столом. Скользкий и верткий. Слишком радостный. Не понимающий нашего ужаса. Я отвлекся и стал осматривать комнату и других тернов: [7] приятный черный парень, откинувшийся в кресле и прикрывающий глаза ладонью; еще более впечатляюще выглядел гигант с рыжей густой бородой, одетый в мотоциклетную куртку и мотоциклетные очки. Нереально.

— …Итак, днем или ночью, можете на меня рассчитывать. А теперь, я счастлив представить шефа терапии, доктора Легго.

Стоящий в углу сухощавый человечек с ужасающей фиолетовой родинкой на щеке напряженной походкой направился к трибуне. Он был одет в белый халат мясницкой длины, а длинный старомодный стетоскоп свешивался через его плечо, исчезая таинственным образом где-то в брюках. У меня промелькнула мысль: «Где же этот стетоскоп находится?». Он был ренологом: почки, мочеточники, мочевые пузыри, мочевыводящие протоки и лучшие друзья застоявшейся мочи, катетеры Фоли.

— Дом не похож ни на что, — сказал шеф. — Частично из-за своей связи с ЛМИ; я хочу рассказать историю о ЛМИ, историю, которая покажет насколько особены Дом и ЛМИ. Это история про доктора из ЛМИ и медсестру по имени Пэг. Это дает представление о связи».

Мой разум отключился. Легго был худой версией Рыбы. Он публиковался, чтобы не исчезнуть [8] и стал шефом, но это высушило в нем все человеческое, и он остался обезвоженным, практически уремичным. Это была вершина рожка, там, где, наконец, его лизали больше, чем приходилось ему.

— …И вот Пэг подошла ко мне и с удивлением сказала: «Доктор Легго, как вы можете сомневаться, выполнила ли я распоряжение? Когда доктор из ЛМИ просит что-то сделать у медсестры, будьте уверены, это будет сделано и сделано хорошо».

Он остановился, ожидая аплодисментов, но был встречен молчанием. Я зевнул и понял, что мои мысли унеслись к ебле.

— …И вы будете рады узнать, что Пэг будет здесь.

Взрыв кашля от интерна в коже, сложившегося пополам, задыхающегося, перебил Легго.