Тема медленно подступала к нам. Жонкьер порылся в карманах и достал из портсигара сигару, которую почтительно закурил. Он раздражал меня своими причудами завзятого курильщика. Он положил портсигар и спичечный коробок на соседний стол, а значит, намеревался провести на террасе еще часок-другой.

— А между тем, — продолжил он, — мне частенько приходит желание собрать манатки и сделать ручкой всей честной компании. У меня такое ощущение, что каждый из нас, преодолев рубеж семидесяти пяти лет, становится беглецом и инвалидом в одно и то же время. Мысленно ты уезжаешь, тебя тут как бы и нет; но твой каркас за тобой не поспевает. Он чувствует себя на крепкой привязи. Вы так не думаете?

— Такое наблюдение кажется мне довольно справедливым, — сказал я. — Однако во мне беглец берет верх над домоседом. Вот почему я всегда навожу справки обо всех домах для пенсионеров в районе, где намерен поселиться. Я бы хотел быть одним из тех животных, чьи норы имеют несколько входов.

Он рассмеялся, однако этот пройдоха не позволял увлечь себя на путь душевных излияний. А я боялся себя выдать.

— Беда в том, — сказал я, — что домов такого же класса, как наш, очень немного. Строят богадельни, приюты для необеспеченных. Но совсем не думают о тех, кто имеет шансы протянуть долго. Люди очень богатые не нуждаются в домах для пенсионеров. Чиновники имеют ведомственные дома для отставников, где живут в своей среде. Люди искусства — то же самое. Ну а как же мы? Куда прикажете нам податься? Что мы находим здесь, на тридцати километрах побережья? «Гибискусы» и еще один, недавно открывшийся пансион — «Цветущая долина».

— «Цветущий дол», — тотчас уточнил он.

— Вы имеете о нем какое-нибудь представление? — спросил я.

— Смутное. И к тому же он не совсем похож на наш. Это ансамбль одноэтажных коттеджей — очень удобных, очень комфортабельных. Вы получаете уютную крышу над головой, но принадлежащую одному вам.

— Одиночество, но без уединения, — сформулировал я.

— Вот именно. Признаюсь, это заманчиво. Между нами говоря, я сейчас колеблюсь.

Я не забыл о миссии, возложенной на меня мадемуазель де Сен-Мемен. Поскольку я вывел, не без труда, Жонкьера на заданную мною тему, теперь мне надлежало отвратить его от «Цветущего дола». Я старался, как только мог. Недостатка в аргументах у меня не было. «Цветущий дол» расположен слишком далеко от крупного города. Если Жонкьеру потребуется срочная операция (что грозит любому из нас), транспортировка в специализированную клинику займет много времени. А казино? Подумал ли он о казино, где у него свои привычки, где его зовут «господин Робер»? А мы, его друзья, разве ему не будет нас недоставать? Наконец, никакой перемены обстановки. Он сменит одни пальмы на другие, одни мимозы и розы на другие мимозы и розы под теми же самыми небесами. Нет, решительно игра не стоила бы свеч.

— Возможно, вы и правы, — сказал он.

Этот разговор произошел менее часа назад. Он у меня на слуху еще во всех подробностях. Думается, я его убедил. Правильно ли я поступил или неправильно? С чего это я вдруг проявил такое усердие в интересах дома, который мне глубоко безразличен? Мне кажется, я сделал это ради игры. И из любопытства. Если Жонкьер останется, то какое решение примет наша прекрасная дама? У меня в ушах еще звучит ее фраза: «Посмотришь, способна ли я на это!» Она гудит в моей памяти как припев. Ну что же, посмотрим, на что она способна!

9 часов 30 минут

Только что Франсуаза принесла мне первый завтрак вместе с новостью. Я потрясен. Жонкьер умер. Он упал с террасы.

Полночь

Ну и денек! Но при всем этом какая же приятная кончина у этого бедолаги Жонкьера. Что я хочу занести в дневник, поскольку фиксирую в нем также свои настроения, это отрадный факт: весь улей растревожен и, право же, коллективное возбуждение — это ли не прекрасно.

— Подумать только, — заявила мне старая мадам Ламбот, хватая за руку, тогда как обычно мы ограничиваемся обменом приветствиями, — подобный несчастный случай. Просто возмутительно!

Эта деталь показывает, какое возбуждение охватило всех жителей дома. Уже передают из рук в руки петицию с требованием, чтобы администрация безотлагательно приподняла балюстраду, огораживающую террасу. На мадемуазель де Сен-Мемен просто больно смотреть. Прибыла полиция. Траур и стыд. А в результате я и не заметил, как пролетел день. Разумеется, о том, чтобы спать, нет и речи. Я перевозбужден. И уверен: я единственный человек, кто знает, что Жонкьера убили.

Вернемся вспять.

Сегодня утром Франсуаза объявляет мне о смерти Жонкьера. Рано поутру его бездыханное тело обнаружил садовник — оно лежало под террасой. Садовник сразу же забил тревогу. Прибежала мадемуазель де Сен-Мемен.

— Впопыхах она даже не успела напялить свой парик, — добавляет Франсуаза.

Невозможно, чтобы труп оставался лежать посреди аллеи. Блеша, совершающего свою утреннюю footing, [7] направляют по другому маршруту предупредить Клеманс, тогда как Фредерик отправляется за своей тачкой. И несчастного Жонкьера временно перевозят в узкое помещение, используемое как ризница. Теперь я передаю слова Клеманс, которая явилась делать мне укол с опозданием на час.

— Вы уже в курсе, и вы тоже! — атакует она. — Как будто эта кретинка Франсуаза не могла удержать язык за зубами. Все до времени узнали, что он мертв.

Клеманс вне себя и объясняет мне причину:

— Теперь мне приходится их успокаивать. Бегать челноком от одного к другому и печься об их здоровье. Вечно одно и то же: стоит кому-нибудь умереть, и болячки других дают о себе знать.

— Но что именно произошло с Жонкьером?

— Поди знай!

— А что говорит доктор Веран? С тех пор как он прикреплен к дому, он знает всех нас как облупленных. Должно же у него сложиться какое-то мнение?