Первый отпор "новое мышление" получило только после свержения галантного "курляндского герцога" с российского престола. В 1749 г. еще один представитель "Академии-де-Сиянс", Г. Ф. Миллер произнес речь "О происхождении и имени народа Российского" (можно себе представить, что он высказал о происхождении и имени народа Российского!), вызвавшую немедленный отклик М. В. Ломоносова: "..Сие так чудно, что если бы г. Миллер умел изобразить живым стилем, то бы он россиян сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен". С живым стилем у норманистов всегда было плоховато, тем более что первые из них вряд ли хорошо говорили по русски...

Выступление Ломоносова оказалось "гласом вопиющего в пустыне". В те времена считалось неприличным сомневаться, что вся "руссиш культуриш" была заимствована с Запада, что основы государства Российского заложены скандинавами с их "нордической" породой и явно выраженной "волей к власти". Основатели династии Рюрик, Олег и другие, разумеется, могли быть только норманнами; их имена могли трактоваться только как скандинавские. Напрасно возражал Ломоносов, что "на скандинавском языке не имеют сии имена никакого знаменования" [7] ; напрасно выдающийся историк В. Н. Татищев, основываясь на подлинных документах - русских летописях (в том числе позднее утраченной Иоакимо-вой), пытался вести спор на научном уровне... Какой там научный спор! Тут призом была уже не "Кемская волость", а вся Россия...

К концу 18-го столетия норманисты могли торжествовать "полную и безоговорочную" победу. Не было уже в государственной элите людей, подобных Ломоносову и Татищеву. Официальный историограф петербургской династии Н. М. Карамзин мог себе позволить разве что упомянуть о том, что имеется и альтернативный взгляд на проблему происхождения русского государства, но отклониться от господствующей "теории" это уж ни-ни. Дошло до того, что норманическая легенда вошла в сознание даже лучших представителей русской интеллигенции той эпохи, правда, не со знаком "+", как в официальных кругах, а со знаком "-"; в их глазах "призвание варягов" в 9 в. казалось точной копией происходившего в 18 в. унижения России.

Момент прозрения можно определить довольно точно. В 1793 году А. Н. Радищев написал знаменитое:Я взглянул окрест, и душа моя страданиями человеческими уязвлена стала. "Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй" нависло над Россией. Но увидеть и осознать - это уже значит отчасти "преодолеть".

Почти одновременно с выходом книги Радищева происходит переосмысление легенды о "призвания варягов" - в известной пьесе Я. Б. Княжнина "Вадим Новгородский" (1789 г.). Используя краткое сообщение Никоновской летописи о неком Вадиме, поднявшим восстание против Рюрика и убитым им ("Того же лета оскорбишася Новгородцы, глаголюще: "яко быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его". Того же лета уби Рюрик Вадима храброго, и иных многих избы Новгородцев, советников его"), Княжнин создал образ русского патриота, гибнущего в неравной борьбе с вражьими силами "варягов", захвативших власть на Руси и уничтоживших древнюю свободу. Вскоре после того, как "Вадим" стал известен в обществе, Княжнин умер при загадочных обстоятельствах. Какого мнения были современники о судьбе писателя, можно получить представление из краткого замечания А. С. Пушкина "Княжнин умер под розгами" [8] . Известный историк той же эпохи, Д. Н. Бантыш-Каменский сообщал, что Княжнин был допрашивая Шешковским, начальником Тайной экспедиции, впал в жестокую болезнь и умер в начале 1791 года. Методы работы "тайной экспедиции" были хорошо известны... [9] Несгораемая рукопись "Вадима" в 1791 г. была конфискована и сожжена.

Однако репрессии не помогали. Такое же негативное отношение к "норманической" легенде сохранялось и позже. "Вадим Храбрый" стал излюбленной темой поэтов; над ней работали Жуковский, Рылеев, Пушкин, Лермонтов... Вот как выглядит "призвание варягов" в поэме М. Ю. Лермонтова "Последний сын вольности":

Обнаженный трагизм этой поэмы (одинокий герой погибает, ничем не прикрытое зло торжествует безраздельно) - своего рода показатель момента максимального господства норманизма и в жизни, и в идеологии николаевской империи. И одновременно - духовный рывок, преодоление, начало нового подъема...

Поэма Лермонтова осталась неизвестной современникам, но отношение к правящим "норманнам" великий поэт сумел выразить в другом произведении, получившим, что называется, широкую огласку с момента написания:

Конечно, ЭТИ, которые с черной кровью, все прекрасно поняли, и подписали юному поэту смертный приговор. Но Боже, какое наслаждение бросить в лицо властвующей мрази это страшное пророчество, тем более и это все тогда почувствовали! пророчество правдивое... [10]

Между тем времена менялись. Трагический момент отчаяния, когда власть "норманнов" казалась всемогущей ("чудище обло, озорно, стозевно и лаяй..."), отошел в прошлое. Начался подъем русского национального самосознания, золотой век русской культуры. Пришла пора усомниться в правоте "легенды о призвании".