Bo всеобщем потопе и сполохах молний неожиданно раздается душераздирающий вопль. Следующие одна за другой молнии на несколько мгновений заливают мертвенным светом всю гору, и я вижу своего друга Дуилио, он срывается, падает на каменную осыпь метрах в тридцати подо мной и остается лежать неподвижно.

Около меня — Пьеро. Он возбужден, все порывается бежать куда-то прочь от этой дьявольской западни. Впервые в жизни я сталкиваюсь лицом к лицу с осатаневшими горами. Дуилио по-прежнему лежит внизу, на осыпи. Сверху туда падают камни. Не знаю, что и предпринять, как оказать ему помощь. Остается надеяться, что он еще жив. Чтобы не притягивать молнии, отбрасываю подальше металлические предметы: крючья, карабины, скальный молоток. Вижу Габриеллу, которая, спустившись до конца двойной веревки зависает в окружении молний под водопадом дождя. Добраться до нашей пещеры она не в состоянии, просит помочь. Я направляюсь к ней, но прямо передо мной вдруг возникает Делла Роза. Странно, он должен был находиться наверху, выше нас, а вместо этого почему-то подбирается к пещере снизу, пройдя в двух шагах от Дуилио и не заметив его.

Плохо понимая что-либо, втаскиваю Габриеллу в пещеру. Там уже Делла Роза. Отвечая на мои вопросы, он так и не смог объяснить, почему поднимался к нашей пещере вместо того, чтобы спускаться. Позднее выяснится, что он оторвался от веревки и упал. Будучи в шоке, он двигался, что-то делал; потом у него обнаружился перелом обеих лодыжек.

По-прежнему хлещет дождь, вспыхивают молнии, рушатся камни. У меня из головы не выходит Дуилио. Не погиб ли он? Представляю себе горе его матери.

Черт возьми, но что делать мне? Рыдать? Не поможет. Вдобавок становится очень холодно. Впервые в жизни я стою перед необходимостью предпринять рискованные действия по спасению товарища, то есть выполнить долг человеческой солидарности и взаимопомощи. О подобного рода долге пишут и говорят столь-часто, что он представляется многим простым и легким делом. Когда же выполнить его предстоит нам самим, действительность оказывается куда сложнее самых высоких слов.

Пытаюсь набраться решимости. А может быть, помолиться богу? Неудобно как-то. Я ведь прежде никогда не молился… Неловко начинать лишь теперь, когда приспичило. В голове проносятся молитвы, которые я заучивал наизусть, как стихи, дома или в церкви, а потом громко читал вслух, стремясь показать не столько себе самому, сколько окружающим, что знаю их назубок.

«Аве Мария, пресвятая дева милосердная… Господь да пребудет с тобой…» Нет, не то. «Отче наш, иже еси на небеси…» Тоже не годится. «Ангел господен, хранитель мой…» Вот это то, что нужно! «…Вразуми меня и убереги… от камней, молний… упаси и направь…» Одновременно вспоминаю: «На бога надейся, а сам не плошай»…

Карабкаясь, вылезаю из пещеры и вскоре по осыпи подбираюсь к Дуилио. У него крупная рана на голове, он потерял много крови, не может говорить, но еще жив. И живет до сих пор.

«Вот настоящие мужчины!»

«Вот настоящие мужчины!» — сказал однажды мой отец о Кассине, Ратти и Эспозито, когда их чествовал весь город Лекко.

Мне в ту пору было 8 лет. Эти трое альпинистов только что вернулись с северовосточной стены Пиццо Бадиле, продержав в многодневном напряжении всю округу, пока выполняли одно из наиболее известных и драматичных восхождений в Альпах. Огромная толпа с оркестром ожидала победителей на вокзале. Отец повел меня за руку показывать героев. Когда Кассин с товарищами появились в дверях вагона, отец под гром аплодисментов произнес эту фразу, навсегда оставшуюся в моей памяти: «Вот настоящие мужчины!» А так как все три альпиниста жили рядом с нашим домом, я, видя в них яркий пример для подражания, внимательно следил за их тренировками и восхождениями.

С того дня прошло десять лет, и я сам стал «одним из тех», повторив маршрут Кассина, Ратти и Эспозито по северовосточной стене Бадиле. Это восхождение стоило мне огромных физических и моральных усилий, но я был несказанно рад. К тому же именно тогда я впервые в жизни ночевал на стене.

Для альпиниста лагерь — чрезвычайно значительное звено во взаимоотношениях между ним и горами. Лагерь — это масса неудобств. Первые часы пролетают просто и незаметно. Человек от усталости засыпает, даже если висит на крючьях. Но в какой-то момент все более пронизывающий холод и неудобное положение тела прерывают сон. Тогда минуты тянутся как часы. Где-то внизу огни поселка напоминают об уюте домашней жизни. Здесь же неудобно абсолютно все. Здесь мышечная усталость, холод, тишина, страх перед завтрашним днем…

Домой я вернулся следующей ночью смертельно усталый. Чтобы не будить домашних, перелез через стену во двор и чувствовал себя на седьмом небе от сознания совершенного мною великого деяния, которым сможет по-настоящему гордиться мой отец. Однако на следующее утро, когда я еще спал глубоким сном, на меня обрушилось ведро ледяной воды и затем прозвучал недовольный голос отца: «Вставай, бездельник!» И это при том, что отец уже знал о моих подвигах! Я глядел на него, ничего не понимая.

А он сказал: «Заруби себе на носу, что жизнь держится не на героях и альпинистах. Немедленно одевайся и ступай в подвал работать!»

Тогда я понял что альпинисты и герои, конечно, нужны людям как пример, но только не в собственном доме: слишком много от них бывает огорчений.

Низенький человек из «Кафе друзей»

Был свежий весенний день. Утром я отдыха ради забрался на Гринью, а потом, спустившись, выехал после обеда из Резинелли вниз, домой. Помню, что испытывал состояние блаженства, словно ребенок, которому дали конфету.

Включив в машине радио и отопление, я спускался по извилистой горной дороге, когда на одном из крутых поворотов заметил человека, собиравшего первые в этом году подснежники. Человек был низенький, в длинной, до пят, старой военной шинели, и мне подумалось, что он беден и ни за что на свете не осмелится поднять руку с просьбой подвезти его, как это делают красивые девушки, уверенные, что им не откажут. Я решил остановиться и пригласить его в машину.

Подъезжаю поближе, торможу и сигналю клаксоном, чтобы привлечь его внимание, а другой рукой открываю дверцу: мол, добро пожаловать! Низенький человек с большим пластиковым мешком в руках, на четверть заполненным подснежниками, с улыбкой смотрит на меня и, видимо не понимая моего милостивого жеста, подходит к машине.

— Садитесь, я подвезу вас до Лекко. Пешком вы часа два пройдете, да и холодно теперь.

— Нет, спасибо, — отвечает он, — я лучше пешком.

— Да что вы, какой разговор! Садитесь, не стесняйтесь. Тут у меня тепло!