Тщательно, изящно насаживает ее Дезире на проволоку, придавая ей позу вспугнутой, готовой улететь птицы.

Да, маленькая голубая птичка вот-вот улетит. Как отчаянно взмахнула она крыльями! Так и чувствуется, что на этот раз ей предстоит дальний путь, последний путь, без возврата…

Но вот работа кончена, со стола прибрано, последние обрывки шелка тщательно подобраны с пола, булавки воткнуты в подушечку.

Отец, вернувшись домой, найдет при свете лампы с приспущенным огнем свой ужин в теплой золе, и этот страшный, зловещий вечер покажется ему благодаря порядку в квартире и строгому соблюдению его малейших привычек таким же мирным, как и все остальные. Дезире тихонько открывает шкаф, достает платок, закутывается в него и уходит.

Как? Ни одного взгляда в сторону матери, ни безмолвного прощания, ни тени растроганности?.. Да… С ужасающей прозорливостью тех, кто стоит на пороге смерти, она вдруг поняла, какой эгоистической любви были принесены в жертву ее детство и молодость. Она хорошо знает, что одного слова великого человека будет достаточно, чтобы утешить эту спящую женщину, и она даже немного сердита на мать: почему та не просыпается, не открывает глаз, так спокойно дает ей уйти?

Когда умираешь молодым, пусть даже и по своей воле, это никогда не обходится без внутреннего протеста, и бедная Дезире, уходя из жизни, негодует на свою судьбу.

Вот она и на улице. Куда она идет? Кругом безлюдно. Эти кварталы, такие оживленные днем, затихают ранним вечером. Здесь слишком много работают и потому рано ложатся. И в то время как Большие бульвары, еще полные жизни, отбрасывают на весь Париж розовый отблеск своих огней, здесь все ворота уже заперты, лавки и окна домов закрыты ставнями. И только запоздалый стук молотка у двери, шаги полицейского, которого слышишь, но не видишь, да прерывистый монолог спотыкающегося пьяницы нарушают порой тишину. А то вдруг с соседних набережных налетит сильный порыв ветра, хлопнет дверцей уличного фонаря, заскрипит старой веревкой блока и, затихнув на повороте улицы, со свистом пропадет под какой-нибудь неплотно закрытой дверью.

Закутавшись в платок, Дезире быстро шагает вперед; голова ее высоко поднята, глаза сухи. Она не знает дороги и идет все прямо, прямо.

Темные узкие улицы Маре, где мигают одинокие газовые рожки, скрещиваются, извиваются, и Дезире в своих лихорадочных поисках все время возвращается на прежнее место. Она никак не может попасть к реке. А между тем она чувствует на своем лице ее влажное, свежее дыхание. Право, можно подумать, что вода отступает, прячется за барьеры, что толстые стены и высокие дома нарочно вырастают перед ней, чтобы заслонить ей путь к смерти. Но бедная хромоножка не теряет мужества и все идет и идет по неровной мостовой старых улиц.

Случалось ли вам когда-нибудь вечером после охоты видеть, как тащится по борозде раненая куропатка? Волоча окровавленное крыло, она ползет, прильнув к земле, в поисках убежища, где могла бы спокойно умереть. На нее-то и походила эта маленькая тень, которая, ковыляя по тротуарам, боязливо жалась к стенам домов. И подумать только, что в этот час, чуть ли не в том же квартале, кто-то еще бродил вот так же по улицам, поджидая, карауля и терзаясь отчаянием! Ах, если б они могли встретиться!.. Если б она подошла к этому взволнованному прохожему, спросила у него дорогу: «Скажите, пожалуйста, как пройти к Сене?..» Он сразу узнал бы ее: «Как! Это вы, мамзель Зизи? Почему вы на улице в такой поздний час?»-«Я иду умирать, Франц. Вы отняли у меня желание жить».

И тогда, потрясенный, он прижал бы ее к себе и унес на руках.

«Нет, нет, не умирай! — сказал бы он ей. — ты нужна мне, чтобы утешить меня, чтобы исцелить от боли, которую причинила мне та, другая».

Но то лишь мечта поэта, — таких встреч не бывает в жизни. Суровая жизнь слишком жестока! И если для чьего-то спасения требуется иногда очень немногое, она отказывает и в этом немногом. Вот почему так печальны невыдуманные романы.

Все улицы и улицы, а затем площадь и мост, фонари которого вычерчивают в темной воде другой сверкающий мост. Вот, наконец, и река. Дезире совсем не знала Парижа, и сейчас, сквозь туман сырого осеннего вечера, он кажется ей причудливо огромным, а незнакомые места еще усиливают это впечатление. Да, именно здесь нужно ей умереть.

Она чувствует себя такой маленькой, такой одинокой и затерянной среди огромного, сверкающего огнями, пустынного города!.. Ей кажется, что она уже умерла. Она приближается к набережной, и вдруг запах цветов, зелени и разрыхленной земли заставляет ее на минуту остановиться. У ног ее, на тротуаре, который тянется вдоль берега, выставлено для завтрашнего базара множество кустов, укутанных в солому; тут же горшки с цветами, обернутые в белую бумагу. Закутавшись в шали и поставив ноги на грелку, сонные, оцепеневшие от ночного холода, развалились на своих стульчиках торговки. Разноцветные китайские астры, резеда, поздние розы наполняют воздух своим ароматом. Вырисовываясь в полосе лунного света и отбрасывая вокруг себя легкую тень, все эти цветы, вырытые из родной земли и привезенные сюда, ждут пробуждения Парижа, чтобы служить его прихоти.

Бедная маленькая Дезире! Вся ее молодость, все ее редкие дни радости и ее обманутая любовь встают перед нею в благоухании этого передвижного сада. Она медленно продвигается среди цветов. То и дело порыв ветра, сплетая листья кустов, шелестит ими, точно ветками в роще, а с обочин тротуаров, от корзин, полных выкопанных растений, поднимается запах сырой, влажной земли.

Она вспоминает загородную прогулку, которую устроил для нее Франц. Сейчас, перед смертью, она снова чувствует дуновение природы, коснувшееся ее тогда в первый раз. «Помнишь?» — как будто говорит оно ей, и она отвечает про себя: «О да! Я помню!»