Стих этот звучал поначалу по меньшей мере невнятно, однако Ахим почему-то его запомнил, а наутро, когда проснулся, начал узнавать через свои доверенные источники в замке и других местах, какой смысл могли скрывать совершенно на первый взгляд разрозненные слова. Постепенно из получаемых сведений у него в голове стала складываться более чем занимательная картина.

Оказалось, что этот Сима действительно явился причиной гибели сперва матери, умершей при родах, а затем и отца, которого он считал родным, что не мешало ему его ненавидеть. Судя по песне, настоящим его отцом был человек, ни на ком не женатый и рождавший его братьев — свитки, то есть рукописи, хроники, то есть какой-то писарь. Как недавно посчастливилось выяснить Ахиму, не «какой-то», а самый что ни на есть главный, который мог сделать «заложником чернил» не только своего родного сына, но и любого обитателя Вайла’туна. Речь шла о Скелли, главном писаре замка, уже давно обладавшем тайной, но оттого ничуть не менее страшной властью над всеми, кто из корысти или по неопытности попадал в его прочную паутину интриг и изощренных заговоров. Скелли был истинным пауком, и паутина его растягивалась от замка во все нужные ему стороны, достигая и поместья Томлина, где жил его сын, и Обители Матерей, куда он удачно пристроил преданную ему женщину по имени Иегота, и каждого из домов эделей, которым он своей волей даровал этот титул, что зачастую, если не сказать всегда, сопровождалось необходимостью вносить соответствующие изменения в старинные свитки. Теперь Ахиму предстояло принять решение, с кого из обнаруженных врагов начать их незамедлительное уничтожение. Потому что иного выхода, чтобы расчистить путь для Великого Объединения, ни у него, ни у его сторонников не было.

Как водится в подобных случаях, подсказка появилась сама, откуда ее никто не ожидал. Ахим стал прикидывать, где у него находятся наиболее доверенные люди. Очень не хотелось, создав свою сеть близких по духу друзей и приготовившись к решительным действиям, с первых же шагов наделать ошибок. Поэтому он отпросился на два дня у распорядителя в поместье Томлина, сказал, что, мол, как изначально договаривались, должен отлучиться и проведать своих, но что обязуется к исходу второго дня быть на месте; распорядитель не слишком охотно, но в положение старика вошел, тем более что Ахим незадолго до этого оказал ему некоторую услугу, согласился его отпустить, однако велел вернуться не к вечеру, а до обеда, потому что хозяин сам будет в разъездах все это время, но после обеда может его хватиться. Он конечно же перестраховывался, поскольку сторожка, насколько знал Ахим, ни на мгновение не будет пустовать: туда посадят одного, а то и двоих ребят из внутренней охраны, которая теперь насчитывала больше дюжины человек, так что отсутствия старика никто даже не заметит. Но распорядитель на то и распорядитель, чтобы все было как следует, чтобы все сидели на своих местах и не проявляли излишнюю самостоятельность. Он когда-то служил в замке и с тех пор считал главным на свете порядок, обеспечивающий простоту и правильность жизни.

Ахиму, собственно, хватило бы и одного дня. Два он просил на всякий случай. Получил полтора — вот и славно. Собрав в дорогу мешок, больше для вида, потому что кто же поверит, что он пойдет домой с пустыми руками, Ахим отправился прямиком на встречу со своими единомышленниками. Место это было выбрано им заранее, незадолго до окончательного его утверждения в должности сторожа. В черте Вайла’туна, но подальше от Стреляных стен, внутрь которых и раньше-то не всегда удобно было проходить, а тем более сейчас, когда к власти пришли виггеры, первым делом ужесточившие охрану всего, чего только можно. В избе этой никто одно время не жил, но все знали, что принадлежит она одному из самых уважаемых в здешних местах вабонов — оружейнику Ротраму. Сам он тут почти никогда не появлялся, предпочитая уютное жилье где-то там, за Стенами, поближе к рыночной площади, однако здесь он некоторое время жил, когда вынужден был после смерти отца и гибели братьев оставить родной торп и обустраиваться по-новому.

Ахим был постарше Ротрама и знал его с самого что ни на есть детства. Особенно дружны были их отцы. Торп семейства Ротрама находился в низине, поблизости от изб других, отдельно живущих фолдитов, в прямой видимости из торпа Ахима, до сих пор стоявшего на вершине пологого склона, вдали от соседей. Отец Ротрама разводил лошадей, что было довольно опасным занятием, чреватым обвинениями в неподчинении принятым порядкам и вообще — власти замка, и терпеть не мог сборщиков оброка, которые либо тоже обходили его стороной во избежание рукоприкладства, либо заявлялись с целым отрядом вооруженных виггеров. Завидев с холма приближающуюся толпу, Ахим с братьями хватали всегда стоявшее наготове оружие и мчались бегом по склону туда, где уже собиралась другая, дружественная толпа, называвшаяся «игрушечным войском», которым командовал Ротрам. Именно те жаркие стычки с хорошо обученными, хотя и не слишком радивыми воинами научили Ахима достойно пользоваться приемами рукопашного боя и быстро перезаряжать арбалет. Вспоминая те веселые времена, он до сих пор улыбался и по-хозяйски потирал многочисленные шрамы, оставшиеся ему в награду за стремление к всеобщей вольнице.

Воды в Бехеме утекло немало, Ахим стал тем, кем стал, а старина Ротрам внешне сильно изменился, променял мечи на орала, заматерел, сделался торговцем оружием, был, вероятно, вхож в замок, короче, очевидно простил власти предержащей раннюю смерть своих братьев и беспокойную жизнь отца. Торп он покинул, ни с кем не попрощавшись, и для многих тогдашних соседей стал чуть ли не предателем. Вероятно, Ахим тоже счел бы его таковым, если бы не знал больше, чем соседи, быть может, больше, чем сам Ротрам: его отцом был прямой потомок выходцев из венеддов, которого подобные ему звали не Ивер, как все, а по второму имени — Венцеслав. Разумеется, любой вабон, если бы знал об этом, мог считать себя прямым потомком венеддов, но, во-первых, знали об этой возможности как раз считаные единицы, а во-вторых, еще меньше их помнили и чтили те традиции, которые были свойственны исконному народу. Дед Ахима тоже сильно уважал Венцеслава. Собственно, он и был тем человеком, который подбил внука примкнуть к «игрушечному войску», а потом учил, как правильно залечивать синяки и ссадины. Одним словом, Ахим был одним из немногих, кто до конца верил таким людям, как Ротрам. Поэтому он нисколько не колебался, когда получил от Наставника совет снова с ним задружиться, и отыскал его именно здесь, в этой самой избе, где теперь они имели прекрасную возможность устраивать, увы, такие редкие, но такие нужные встречи. Ротрам давно уже перебрался поближе к замку, но избу продавать не стал. Да и вряд ли кто бы ее у него тут купил. Как бы то ни было, в ней сперва жили его друзья, потом, после повторного знакомства с Ахимом, ставшим к тому времени геволом, он мягко от их присутствия избавился и посетил под каким-то благовидным предлогом примечательную во всех отношениях женщину, с которой сам Ахим впервые повстречался в Нави.

Звали ее непривычным для вабонского слуха именем Т’амана, от которого веяло недосягаемой стариной и на память приходили легендарные героини полузабытого прошлого. Славу героинь затмили герои, в честь которых сегодня устраивались культы и строились часовни-беоры, однако Ахиму не раз приходилось слышать от деда, что женщины в те времена были ничуть не слабее мужчин, а некоторые их подвиги стоили многих мужских. Теперь, правда, о них помнили разве что в Обители Матерей. Т’амана, кстати, тоже была родом оттуда, из Обители, где до сих пор жила ее родная сестра, которую звали тоже не совсем обычным именем Ведана, наводившим знающих людей на мысль о славных предках из Великой долины.

Сказать, что Т’амана была женщиной необычной, значило не сказать о ней ничего. Достаточно упомянуть, что Ахиму она первая и единственная предстала в Нави совершенно обнаженной, причем застал он ее случайно вовсе не за купанием, как можно было себе представить, а прыгающей с крыши избы на раскидистое дерево, по которому она быстро, словно кошка, пробежала от одного края кроны до другого, прямо по веткам, не успевавшим даже как следует прогнуться под весом ее сильного тела, красивой ласточкой перелетела на соседнее, спрыгнула с высоты в не менее чем четыре человеческих роста на землю, тут же откатилась в сторону, как будто уворачиваясь от града вражеских стрел, на четвереньках, но очень быстро перебежала обратно к избе, ловко вскарабкалась по выступам бревен на крышу и оттуда метнула в Ахима нож, который все это время, оказывается, прятала в руке. К счастью, Ахим не успел сообразить, что нужно уклониться, потому что нож просвистел мимо, обдав холодным ветерком правую щеку, и впился в деревянный щит у него за спиной, как потом оказалось, специально поставленный там в качестве мишени. Если бы он пошевелился, еще неизвестно, не пришлось бы ему получить ответ на давно занимавший его праздный вопрос: а можно ли погибнуть в Нави?