— Ну что ж, в работу вы включились с первого дня активно, жаль отрывать…

"Ну да, видит, что на мониторах. Похоже, VNC тут уже рулит впереди планеты всей."

— Тут заказец поступил на обслуживание зарубежного ПэКа, заказчик просил лично вас, видимо уже пошли слухи насчет визитеров из "Ди Эрсте". Так что обрастаете персональной клиентурой. Только вот сейчас уже конец рабочего дня. Я бы не просил, но тут у нас разрабы вылезли из сметы по третьей версии "Циркона", тут за все хватаешься… Отгулом можем компенсировать.

— Я съезжу, конечно. Для дела же.

— Ну конечно, все в наш общий карман, а не буржуям… Да, сразу к бухгалтеру зайдите за дневной.

— Спасибо.

— Да это вам спасибо, — усмехнулся Кондратьев, — сейчас после работы народ развиваться срывается. Кто в тренажерный, кто в театр, у кого хобби, кто просто детей куда-нибудь сводить или в семейку за терминалом резануться. Страна на прокачке. Надо переплюнуть Штаты по средней длительности жизни.

— А, вот, кстати, простите, у меня такой вопрос, он, наверное, детским покажется, но мало ли, вдруг клиент спросит, а я не знаю, как правильно ответить. Как точно сказать, что такое сталинизм?

— Сталинизм? — пожал плечами Иван Анатольевич. — Сталинизм — это модернизация.

…Дождик, неторопливо размачивавший горбушку деснянского правобережья, уже стих, и только ветер стряхивал с листвы на асфальт запоздалые капли; со стороны Мальцевской все небо затянула шинельно-серая пелена, под которой проплывали сине-лиловые, набухшие истрепанные клочья, и пропитавшая воздух сырость словно затекала за распахнутые полы плаща.

Стоя на остановке в ожидании бесплатного сыра… пардон, бесплатного троллейбуса, и теребя черный зонт на пружине — раскрывать или не раскрывать? — Виктор снова окинул мысленным взором впечатления первых полутора дней.

Мир, в который он попал, показался ему каким-то неправдоподобно позитивным. Все улыбаются и готовы помочь, как агенты по продажам. Нет конфликтов, а, стало быть, нет развития личности в острой форме. Хотя, может, это только с непривычки. Если у нас вор будет сидеть в тюрьме, а не, скажем, принимать законы, то жизнь покажется нам серой и унылой, как у сисадмина в канадской провинции.

Что-то подобное он уже видел в нашей реальности… Ах, да: внешне напоминает Белоруссию первого десятилетия нового века, в районе Гомеля, куда ездят из России недорого и качественно отдохнуть. Порядок, чистенькие города, от населения по сравнению с нашим просвещенным просто веет добротой, все работают, везде свои товары, и своя техника, кроме, разве что, личных авто, которые уступают пассажирам дорогу на переходе. Товары без очередей, естественно. Даже те же скульптуры на лавочках по западноевропейской моде. Прибавьте к этому экономический рывок и какую-то всеобщую жажду перевернуть планету, открыть человечеству вечные истины или хотя бы сделать более удобную ручку стамески — и вы получите представление о мире, куда на этот раз угораздило свалиться Виктору.

Второе, что он успел понять в этой то ли эмиграции, то ли, наоборот, репатриации — без домашнего терминала ты не человек. Новостная информация стремительно перетекает в цифровые сети, в печати и на радио остается либо то, что пока трудно запихнуть в сеть по пропускной способности, либо то, что не имеет смысл или неудобно воспринимать с экрана. За полтора дня в конце двадцатого века не узнать, кто рулит в стране пребывания — это что-то.

Клиент жил в кирпичной пятиэтажке в самом центре — сразу за площадью Ленина, напротив выставочного зала, в общем, сразу зайти за угол от дома Политпроса в сторону стадиона — и вот он, этот дом, с магазином сувениров в нижнем этаже, в сторону Парка Толстого. В общем, там, где во второй реальности Виктор застал Дом Стахановцев. Убожество типовой архитектуры прикрывали изумительные старые каштаны, что дарили тень прохожим, в летний день находившим отдых от палящего солнца под сенью их многопалых ветвей, на лавочках вдоль бульвара. Сейчас солнца не было, и коричнево-зеленые упругие ежики срываясь с деревьев под порывами ветра, шлепались в лужи, скакали по бетонной плитке и мокрому дереву скамеек и лопались, обнажая твердое коричневое нутро.

На скамейке у подъезда, устланной полиэтиленовыми пакетами, кучковались пятеро подростков; один из них держал новенький миниатюрный лэптопчик из прозрачной синей пластмассы, как на дешевых компексовских коммутаторах, сквозь которую загадочно просвечивала электронная начинка.

— Мои такой на день рожденья тоже обещали… То, что летом заработал, и они до двух сотен добавят.

— А обща фурычит?

— А насколько домовину ловит?

— А туса?

— Банан, руки мыл? Секи, жостиком чкнул и тут обща.

— Серый, сетевую мочилку покажь.

— Не грузи… Ща все увидишь.

— Ну проходите, проходите! Давно вас ждем! — донеслось из домофона, и динамик запиликал, извещая, что сезам открылся.

Виктор уже знал по базе, что клиент — Егор Николаевич Мозинцев, шестидесяти трех лет, прописан в трехкомнатной квартире один, терминал на базе импортного ПК фирмы IBM белой сборки, может работать в офлайне, предустановленная Windows 95. Наверху щелкнул замок заранее открываемой двери.

Хозяин квартиры показался Виктору еще не старым. Несмотря на седину и морщины, Егор Николаевич выглядел довольно крепким, имел стройную осанку и держался бодро. Интерьер квартиры был обставлен "под старину", начиная с прихожей, где Виктор оставил свой плащ.

— Ну-с, проходите, проходите! — Мозинцев увлек Виктора за собой через прихожую, где в хрущевскую кубатуру был довольно удачно встроен декоративный камин, и повел в комнату, служившую кабинетом. На стенах квартиры, обитых зелеными штофными обоями в полоску, висело много картин, на тумбочках и в серванте стояли статуэтки и разные предметы старины. "Тоже, видать, коллекционер" — подумал Виктор. Лежачий квадратный системник "белой сборки" из гнутого толстгого стального листа, со стоящим на нем четырнадцатидюймовым монитором, выглядел на обтянутой зеленым сукном массивной крышке дубового письменного стола как-то чужеродно. К сетевухе тянулся черный коаксиал "Домолинии-1". Другим предметом, нарушавшим логичность интерьера, был примостившийся в углу велотренажер.