Им и в голову не приходило, что мы, защитники Родины, попросту умираем с голоду. Нас принуждали есть окостеневшие старые галеты и вонючее негодное мясо, наши же офицеры отъедались на лучших продуктах и пили дорогие вина — все за счет людей, которых они грабят. Они прямо у нас на глазах устраивали для себя постоянные кутежи с вином. Они преследовали нас и, честно говоря, сознательно делали из нас диких животных.

«И какими же озлобленными, готовыми на все зверьми мы стали!» — вскричал вдруг этот матрос, стукнув себя кулаком в грудь. Мы не видели никакого выхода из нашего положения, кроме как, в свою очередь, вредить и мстить офицерам. Мы всегда старались надуть их. Приказы выполнялись шаляй-валяй. Были случаи прямой порчи материальной части. Например, когда мы стояли на Мадагаскаре, матросы перерезали фал лебедки парового катера, и катер должен был разбиться.

Я знаю, что этот способ борьбы низкий и аморальный, но что еще мы можем сделать, если у нас нет других средств протеста?

..Другой матрос с того же судна жаловался мне: «Они нас, кажется, вообще за человеческих существ не считали. В продолжении всего похода никто из них не пожелал просто заговорить с нами. Почему бы, скажем, кто-то из офицеров не мог бы в свободное время собрать нас вокруг себя на баке и рассказать нам, как живут люди в мире, какими морями мы проплывать будем, какие корабли у японцев и т.д.? Тогда бы мы действительно стали уважать наших офицеров, почитали бы их за старших. А вместо этого что мы слышали? «Подлецы! Скоты! Болваны!» Как же мы станем образованными? Многому не научишься, когда тебя кроют матом или бьют по лицу. Только дурак не поймет этого. Даже осел и тот поймет, а наши офицеры не могли.»

Остальные нижние чины высказывались в том же духе. В основном они говорили о злоупотреблении властью, презрительном отношении офицеров к людям, полнейшем отсутствии справедливости и систематическом обкрадывании. И однако же всякий, кто взглянул бы на «Ослябю» со стороны, без сомнения, заключил бы, что это бравый, боевой, содержащийся в прекрасном порядке корабль. Фактически же внутренняя его жизнь была постоянным тяжелым разладом между его комсоставом и матросами, из-за чего плавать на нем было истинным наказанием. Она была «плавучей тюрьмой», сказал об «Ослябе» один из его команды.

Вот что говорил о командире корабля свидетель Цусимы А. Затертый: «...С точки зрения старомодного милитаризма, основанного на бюрократии, показавшего всему миру свой неприглядный, отталкивающий облик, с точки зрения этого милитаризма, который в постыдной войне с Японией показал всю свою устарелость и негодность, этот человек заслуживает только похвалы. Он поддерживал свой корабль в должном порядке, он добивался идеального уровня чистоты, совершенно игнорируя состояние судна и тот факт, что бремя всего несут на себе матросы. После каждой погрузки угля матросы не только должны были мыть и чистить весь корабль, но даже мешки, которыми грузился уголь, — вещь небывалая на эскадре. Вместо того, чтобы заглянуть на камбуз, справиться, хороша ли пища, капитан Беро делал ревизии медной кухонной утвари: бачки, котлы, другая медная снасть — все должно было сиять неземной чистотой, блестеть как чертов глаз. В вопросах, напрямую затрагивающих благополучие матроса, он мог быть предельно экономен: если, к примеру, на других кораблях люди получали добавочные галеты свободно, то на «Ослябе» они должны были покупать их. Куда шла выручка от этой торговли, не известно.

Единственным достойным качеством этого чистейшей воды грабителя была храбрость. Казалось, он готов был в любую минуту пройти сквозь огонь и воду. В этом смысле он был бойцом во всей полноте слова. Но что было в этом проку, если он не мог передать своей храбрости своим подчиненным, не мог вселить в них своего боевого духа, не умел завоевать их любви и доверия?

Отношение г-на Беро к нижней палубе характеризуется одной-единственной речью, произнесенной им перед людьми. Это случилось, когда мы стояли на Мадагаскаре, и я привожу ее полностью, ничего не отняв, не прибавив: «Братцы! Я знаю, вы не будете стараться спасти свою шкуру. Знайте, что вы русские матросы!» Следует полагать, что если офицер и матрос оба будут убиты, то, на языке наших командиров, первый жертвует своей жизнью, а второй, как животное, — своей шкурой».

Автор этого отрывка был злобно настроен против царской власти, и его воспоминание, без сомнения, тенденциозно. Другим, более знаменитым революционером на эскадре был лейтенант Шмидт, которому в 1905 году суждено было приобрести известность и славу своим участием в Черноморском мятеже. В то время он находился на борту парохода «Иртыш» и был так описан одним из его соплавателей: «Я тогда совсем не подозревал, что Шмидт участвует в каком-то «революционном движении», особенно в военное время. И хотя он любил меня и полностью мне доверял, с его стороны не было ни намека, ни хотя бы какого-то указания на его «подпольную» деятельность. Только однажды его поведение поразило меня своей странностью. Он пригласил к себе в каюту лейтенанта С. и мичмана Ф., но вопреки своему обыкновению не пригласил меня. Видя, что меня это смутило, он сказал: «Ты еще слишком молодой. Есть вещи, которых ты еще не знаешь, и я не хочу тебе напортить».

Шмидт сошел с «Иртыша» в Порт-Саиде, предположительно потому, что согласно Морскому министерству у него был превышен возрастной ценз. Однако, не будь этого административного решения, лейтенант Шмидт никогда бы не получил шанса стать исторической личностью. Далее автор заметок устами молодого мичмана описывает других офицеров команды: «Кроме нас, четырех мичманов, в экипаже было еще три строевых офицера, возрастом постарше. Один из них был сумрачного вида джентльмен, который никогда не расставался со своим пуделем и очевидно чувствовал себя в своей тарелке только в его обществе. Он неохотно сходимся с людьми и старался не приглашать их, мы же, со своей стороны, не чувствовали к нему ни малейшего интереса. Зато двое других были веселые молодые люди, уже приобретшие в Ревеле известность своим шумным поведением.

Мичман X. был особенно известен. У него был яркий голос, и он красиво пел, особенно цыганские романсы. Благодаря этому он повсюду был желанным гостем и его частые выходки легко ему прощались. Сумасбродствам его не было предела, а желание иметь всегда рядом женщин было равно только желанию командования от него избавиться. В море он еще был терпим, но как только судно заходило в порт, он или исчезал или напивался. Когда он исчезал, никто даже не пытался найти его, ведь он и сам часто не мог предвидеть, куда понесет его нелегкая...