Японские торпедные суда (учитывая их количество) не добились больших результатов. Они потопили только один броненосец («Наварин») и повредили три: «Сисоя Великого», «Адмирала Нахимова» и «Владимира Мономаха». Очень скудный результат, особенно если принять во внимание, что корабли-цели уже имели повреждения, а их команды были на пределе сил. Три японских миноносца были уничтожены, а несколько других — повреждены (некоторые вследствие столкновений между собой).

Говорят, что в этой войне японские командиры получили инструкцию не подвергать себя неоправданному риску, так как потерянным кораблям невозможно было быстро найти замену. Возможно, именно этим можно отчасти объяснить тот факт, что японские миноносцы почти никогда не приближались вплотную, чтобы послать торпеду наверняка (в ходе войны японцами было выпущено в сторону противника 370 торпед, из которых цели достигли всего 17). При Цусиме, когда именно русской стороне неоткуда было ждать замены погибшим кораблям, японские торпедные корабли имели все резоны — тактические и стратегические — довести свои атаки до планируемого результата. Однако они этого не сделали (или не смогли этого сделать).

Сохранность судов, приведенных Небогатовым из Либавы, можно приписать тому факту, что адмирал приучил их двигаться в кильватерном строю с полностью потушенными огнями, мало того, после первой торпедной атаки корабли Небогатова совсем прекратили использовать свои прожектора. Те же из них, которые обшаривали море своими лучами в поисках миноносцев, только раскрывали врагу свое местонахождение.

В интервале между 9 и 12 часами дня русские корабли, чтобы сбить с толку преследователей, несколько раз меняли курс на 8 румбов, возвращаясь обратно на свой курс NO 23 через 10—15 минут. К 11.30 атаки прекратились; видимо, у японцев кончился уголь или торпеды.

Последующий бой был еще более кошмарным, чем послеполуденный. Что происходило на борту русских судов в это время, можно представить из приведенных ниже свидетельств. Первое — свидетельство контр-адмирала Небогатова, находившегося на борту «Николая Первого»: «В 7.15 был заход солнца. Японцы, вероятно, спешили окончить бой, повернули на 8 румбов вправо и уйти на Восток. Как только они взяли это направление, мы увидели, что справа от нас показалась группа миноносцев. Миноносцев этих, если не ошибаюсь, было 9, и они шли на нас в атаку. В это время было еще светло, поэтому не очень опасно, и я приказал действовать скорострельной артиллерии. Мы подпустили японцев на расстояние 19—20 кабельтовых и открыли по ним сильнейший огонь. Нас, конечно, поддержал весь отряд, и мы эту атаку отбили.

Но продолжать идти по этому курсу я боялся, предполагая, что миноносцы, возможно, выставили на моем пути плавучие мины, поэтому было неблагоразумно идти прежним курсом, и я круто повернул влево. (Нужно сказать, что при повороте влево «Орел» стал уже за мной, так что я теперь очутился во главе.)

После того, как японцы ушли, мы шли приблизительно ... часа влево, а затем снова повернули на NO. Насколько я помню, темнота наступила быстро, но мой отряд, как приклеенный, следовал за мной, а сзади шли броненосцы «Сисой Великий», «Адмирал Нахимов» и «Наварин». Крейсеры и транспорты, кажется, тоже были.

С наступлением темноты начались адские атаки миноносцев. Кажется, около 50 миноносцев было назначено для этих атак. Они продолжались с половины восьмого или восьми часов до 1 часа ночи. Нужно сказать, что броненосец «Император Николай I» и следовавшие за ним «Орел», «Адмирал Сенявин» и «Генерал-Адмирал Апраксин» не использовали электрических прожекторов, и я считаю, что благодаря этому обстоятельству они избегли повреждений.

По атаки японских миноносцев были чрезвычайно энергичны и дерзки, Так, например, один из миноносцев, по показанию моих офицеров, в недалеком расстоянии от броненосца «Император Николай» бросил мину. Но я, зная, что там. мина, удачно вывернулся. Говорят, мина прошла очень близко. Все тот же миноносец продолжал стрелять, попал в батарею броненосца «Николай I» и ранил несколько человек. В хвосте от меня, где шли «Нахимов», «Сисой» и «Наварин», было видно зарево прожекторов. Как оказалось, там шла борьба и атаки велись с успехом, так что наши суда были разбиты до полной негодности и неспособности, и «Наварин» погиб, кажется, в 10 часов. Около 10 часов вечера ко мне подошел крейсер «Изумруд», и с тех пор он шел рядом со мной, держась на расстоянии 3 кабельтовых на левом траверзе. Кто еще следовал за мной ночью, решительно ничего нельзя было видеть. Темнота была кромешная, и, конечно, никаких переговоров вести было нельзя, чтобы не обнаружить своего места, т.к. малейший огонь показал бы его неприятелю, и тут же бы начались новые атаки миноносцев.

Наконец в первом часу ночи затихло. Штурманы определили место, и оказалось, что мы идем со скоростью 11,2 узла. (Нужно сказать, что еще накануне, с наступлением темноты, когда кончилось сражение, я призвал к себе старшего инженер-механика, капитана Хватова и сказал ему:

— В настоящее время наша судьба всецело зависит от машины, т.е. от вас. Держите по возможности самый большой ход.

На что он ответил:

— Я теперь имею 94—93 оборота, но я не уверен, что мы сможем идти так все время. Позвольте сбавить мне обороты до 85—86.

— Я вам не указываю числа оборотов, а приказываю идти как можно скорее, но так, чтобы машина выдержала.

Капитан Хватов исполнил мой приказ.)

Всю ночь я провел врубке. Когда рассвело, — это было часов в 5 утра, — на горизонте никого не было. Смотрю: за мной следуют броненосцы «Орел», затем «Апраксин», «Адмирал Сенявин», а слева крейсер «Изумруд». Больше никаких судов на горизонте не было. Было 6 часов утра. В это время выходит командир с обвязанною головой и подходит к рубке. Я говорю:

— Ну, что? Как себя чувствуете?

— Очень голова болит.

— Так идите, лягте.

— Да не лежится. Я хожу все время и смотрю, нельзя ли чего починить.

— Вот трубу посмотрите (в трубе, оказывается, оторвало громадный лист), нужно бы оторванный лист как-нибудь пригнуть».

«Наварин» был потоплен отрядом миноносцев «Судзуки». Конец «Наварина» описал Таубе на основании услышанного им от одного из трех оставшихся в живых. После окончания артиллерийского боя, когда на «Николае Первом» был показан курс и был поднят сигнал: «Следуй за мной!» и оставшиеся в строю суда увеличили ход, «Наварин» тоже пытался следовать за ними, хотя на таком ходу у него садилась корма и он своими кормовыми пробоинами принимал все большее количество воды.