— У нас есть на примете грамотный киллерок? — спросил он, обращаясь сразу ко всем троим.

— А-а-а, — оживился тощий коротышка, Реваз. — Есть. Бывший мент из Киева, Задерецкий.

Буцаев наклонился к Ревазу и вкратце передал ему разговор с Храбиновичем.

— У меня есть для этого дела подходящий ствол, — сказал Реваз. — Он как раз висит на одном из братьев Фаринетти, который покинул нас навсегда в прошлом году.

— Отлично, когда Задерецкий сделает работу, поможешь ему искупаться в Гудзоне.

— Ох, босс, — притворно расстроился Реваз, — а как же уровень воды?

— Не переживай за экологию, мы не Гринпис, — посоветовал Буцаев. — Лучше о себе подумай.

Официант принес большую фаянсовую супницу, полную дымящейся ухи. Роман Остапович взял две накрахмаленные салфетки со значком «Гамбринуса» в углу. Одну заправил за воротник, вторую положил на колени.

— Гога, — спросил он небритого кавказца. — Что ты знаешь о русском боксере, который будет драться в Вегасе?

— Почти ничего, только то, что он будет драться в Вегасе, — успел сориентироваться Гога, до сего дня не ведавший о существовании претендента на титул.

— Он должен лечь, — заявил Буцаев. — Храбинович обещал выдачу два к одному.

— А если он не захочет лечь? — почесал затылок Гога.

Буцаев поднес ко рту руку, дыхнул на аметистовый перстень и тщательно протер его салфеткой.

— Надо найти достойные аргументы. Послезавтра едем в Вегас. Ты, — он ткнул пальцем в Реваза, — присоединишься к нам, как только замочишь негроида. Заодно обеспечим себе алиби, а на тебя все равно никто не подумает.

— Вах, слушай, — Хасан всем своим видом показал, что далее последует замечательная шутка. — Если копы потом спросят, где был Реваз? Я спрошу, какой-

такой Реваз? А? Наверное, где-то в чемодане лежал, а мы не видели, да? — и он первым засмеялся над собственной шуткой.

— Очень остроумно, — желчно заметил Реваз. — Ты и так ничего не видишь, если мимо проходит белая баба. Хорошо, что здесь нет ишаков, а то бы ты бегал за ними по всему Нью-Йорку, как за блондинкой.

Хасан побагровел. Дыхание его участилось, ноздри раздулись от гнева.

— Слушай, я тебе про ишака ничего не говорил, да?

— Хватит болтать! — оборвал его Буцаев. — Лучше прикиньте, кто в Вегасе сможет вывести нас на боксера?

— Эдик Маципуло, — оживился Реваз. — Но только он ничего не скажет. Он полез в драку с каким-то земляком: тот сломал ему челюсть в двух местах, теперь Эдик кушает через трубочку, и молчит, как бифштекс.

— Ну, ладно, хоть написать-то он сможет? Пальцы целы? И на том спасибо, — получив утвердительный ответ, Буцаев открыл крышку супницы, зачерпнул. уху половником, выбирая куски рыбы посолиднее, налил золотистый бульон в фарфоровую тарелку Упоительный запах ухи вызвал у присутствующих обильное слюновыделение.

— Итак, — сказал босс, потирая руки, — послезавтра мы едем в Вегас. А сегодня вечером я сделаю ставку.

Шестерки насторожились: Буцаев имел склонность к рискованным операциям, которые не всегда приносили ожидаемый успех. Он был игрок, каких поискать.

— Большую? — поинтересовался Реваз, скрывая беспокойство под напускным равнодушием.

— Немаленькую, — ответил Буцаев, занося над тарелкой серебряную ложку.

— Может, не стоит, так рисковать?

— Это не риск! — возмутился Роман Остапович. Он разогнал ложкой золотистые капельки жира на поверхности ухи, и ему не терпелось поскорее приступить к трапезе. — Это бизнес! Храбинович обещает двойную выдачу. Мы знаем, что Соломон надежнее всех швейцарских банков, вместе взятых. Все очень просто: мы заставим боксера лечь, когда надо, и получим у Храбиновича честно заработанные деньги. Если ты думаешь иначе, вали горбатиться в «Макдональдс».

— Меня тошнит от «Биг-Маков», — признался Реваз.

— Тогда ешь уху, пока даю.

Вечером того же дня, ровно в девять, Буцаев привез в «Гамбринус» дорогой кейс. Храбинович сидел на своем месте, в углу. Он размачивал в чае простые сухари, давил их на блюдечке чайной ложкой и потом отправлял полученную кашицу в рот. На лице его застыла загадочная библейская улыбка, но глаза, как всегда, были серьезными и не упускали ни одной детали.

Роман Остапович успел переодеться. На нем по-прежнему был белый костюм, но уже другого покроя и сшитый у Сен-Лорана. Вместо сиреневого шейного платка он повязал малиновый. Аметистовый перстень сменил на украшенный крупным рубином.