– Ребенком я однажды видел Караяна, я тебе не рассказывал? – странно певуче спросил его отец. – Нет, думаю, нет. Это была моя самая большая мечта, страсть всей моей молодости. Именно тогда все это и случилось. Я совсем не могу вспомнить, что он тогда играл. Я знаю только, что все это время я смотрел на него – как он вел оркестр, как он подбадривал и поддерживал его, а затем снова успокаивал и приглушал, как из его инструмента и смычка рождалась музыка – самая прекрасная музыка в мире. И я тоже был одарен, можешь себе представить. Мой учитель музыки очень хвалил меня. Он даже хотел назначить меня на стипендию.

Резким движением, как взрыв, он заколотил по одному из холодильников и закричал:

– Но все чертовы Ведеберги должны были становиться ЧЕРТОВЫМИ ВРАЧАМИ. – Он глубоко вздохнул и еще раз ударил по сверкающему металлу. – Ковыряться в крови и гное, вместо того чтобы воспарять своей музыкой в небеса. – Он сжал кулак. – Я вынужден был повиноваться, но тогда я обещал себе, я дал святую клятву Господу, что мои дети смогут реализовать свой, данный Богом талант… талант, подаренный им самим Богом…

Отчаяние всей его жизни наконец выплеснулось из него. Беспомощно всхлипывая, он съехал по сверкающей поверхности холодильника.

Комиссар Нольтинг подошел к нему, держа в руках сверкающую пару наручников.

– Пойдемте, господин Ведеберг, – сказал он, – все кончено.

Скандал с Ведебергом вызвал в прессе настоящее оживление. Чтобы избежать преследований настырных журналистов, Вольфганг и Свеня решили провести остаток весенних каникул у Иоганнеса и его жены Виолетты, в маленьком домике, которые те снимали в тихой местности недалеко от Рима.

Спрятаться от репортеров было совсем не просто. Уже когда Ричарда Ведеберга выводили из здания института, там появились первые фотографы. Полицейские попросили его закрыть лицо, но он отказался. Прямой и невозмутимый, он прошел к ожидавшей его машине под вспышками фотоаппаратов, как поверженный, но не побежденный диктатор.

Но Иоганнес оказался хитрее. Он провел их через черный ход, миновав поджидавшие снаружи камеры и микрофоны, и усадил в свой автомобиль, предусмотрительно припаркованный немного в стороне. Никем не замеченные, они доехали до дома Франков, быстро попрощались и упаковали свои вещи, включая виолончель. Затем они выехали из Берлина на маленький аэродром недалеко от Треббина, где их уже поджидал предварительно заказанный Иоганнесом четырехместный спортивный самолет с пилотом, который должен был доставить их в Италию.

– А во время полета можно говорить по мобильному телефону? – спросила пилота Свеня незадолго до старта.

Он кивнул:

– Да, машины такого размера, что это не мешает. А что?

– Надо сказать моим родителям, что мы улетаем.

– Ты можешь сделать это прямо сейчас. У нас есть еще несколько минут до старта.

Свеня озорно улыбнулась.

– Нет, лучше я позвоню, когда мы уже поднимемся в воздух. Тогда они не смогут запретить мне лететь.

Полет прошел прекрасно, без осложнений. Когда они пролетали над Альпами, Вольфганг, на которого произвела огромное впечатление стоимость полета, спросил у Иоганнеса:

– Ты точно можешь себе это позволить?

– Я запишу это в графу «накладные расходы», – только и улыбнулся Иоганнес. – Есть одна газета, которая заплатит эти деньги не пикнув, чтобы получить разрешение на публикацию истории нашего бегства.

Виолетта оказалась красивой стройной женщиной с необычайно светлыми глазами и заразительным смехом. Она встретила их в римском аэропорту, страстно поцеловала мужа и поздоровалась с Вольфгангом и Свеней, которых Иоганнес представил так: «мой младший брат-близнец и его подружка». Как оказалось, она свободно говорила по-немецки, поскольку когда-то несколько лет проработала в отеле в Тессине.

Дом был просто замечательный, место, где он находился, оказалось уголком настоящей свободы с сияющим лазурным небом и морем недалеко от дома. Да, это были каникулы… О том, что творилось по ту сторону Альп и какой суматохи им удалось избежать, они узнавали только из вечерних выпусков новостей по телевизору.

Иоганнес рассказал, с чего все началось. Как он услышал признание Фраскуэло Азнара и затем изучил списки ученых, с которыми работал Азнар. Как он понял практически сразу, кто был тот неизвестный немецкий ученый, о котором говорилось в интервью.

– Решающим оказалось то, что никто, кроме меня, не знал, что отец экспериментировал с клонированием. Официально в институте раковой терапии работали с генетически маркированными раковыми антителами. Но для опытов были необходимы генетически идентичные человекообразные обезьяны, другими словами, клоны. Эти звери были так дороги, что суррогатных матерей не хватало для того, чтобы при возможностях тогдашней техники получать достаточное количество подопытных животных. Коэффициент лежал двести к одному, что значит, что на двести клонированных эмбрионов рождалось только одно здоровое животное. Изначально именно эта проблема явилась причиной того, что отец стал заниматься клонированием, и он действительно смог выработать метод, дававший очень высокий результат – примерно пять к одному, – но обнародовать свое открытие так и не смог. Руководство института опасалось, что их обвинят в неправильном использовании выделяемых на исследования средств и могут лишить финансирования.