Нескладной получилась их встреча. А почему? Не потому ли, что они разные люди, хотя родила их одна мать? Ваня все перевалил с больной головы на здоровую и обвинил его... Глупо. «А так ли это глупо? — вдруг подумал Михаил Петрович. — Разве нет моей вины? Разве я не мог доказать, потребовать, чтобы Коростелева и в самом деле откомандировали из колхоза? Пошел бы к Синецкому, пошел бы к старшему автоколонны, те, не в пример председателю, поняли бы, помогли. Вполне возможно, что все было бы по-другому, если бы я не ходил с Лидией Николаевной в кино, не засиживался бы допоздна в ее квартире. Люди видели, Коростелев тоже видел... Я все это делал просто так, для своего удовольствия, от избытка времени, отпускнику ведь все дозволено...»

«Нет, нет, — горячо возразил сам себе Михаил Петрович, — все было не так. Не так, не так, не так, — упрямо твердил он. — Случилось непредвиденное, случилось то, что может случиться с каждым, если встретится человек, с которым интересно и поговорить, и поспорить, и даже помолчать, о котором думаешь и ждешь встречи, и придумываешь разные разности, чтобы встретиться... Я полюбил ее. Нет, Ваня, ты не вправе обвинять меня, — в мыслях отвечал он брату. — Понимаю, и ты не очень-то виноват, ты просто деловой человек, у тебя свои расчеты. Хотя все мы — и ты, и я, и Коростелев очень виноваты в том, что она лежит в больничной палате. Один из нас сядет на скамью подсудимых: Коростелева судить будут, он преступник. А наша вина, Ваня, к сожалению, неподсудна. Когда будут судить Коростелева, о нас даже не вспомнят, а нужно было бы вспомнить, потому что мы не уберегли ее...»

Еще стояли жаркие дни и тихие, по-летнему теплые вечера. Но разведчики скорой осени уже пробирались по ночам к Бурану. Они золотили деревья, оббивали в садах яблоки, студенили в Буранке воду, и по утрам немного находилось охотников освежающих купаний, и днем ребятишки не так долго задерживались на берегу. Иногда эти разведчики покрикивали голосами перелетных птиц, то посвистывали острым северным ветерком, то их можно было зримо видеть в серебристых нитях проплывающей паутины. Побывали разведчики осени и в больничном саду: деревья в нем уже кое-где подрумянены, и не шелестят они, как раньше, а чуть позванивают листвой. В листьях уже не было прежней силы, и они осыпались даже без ветра, от собственной тяжести.

Михаил Петрович держал горячую руку Лидии Николаевны, привычно подсчитывая пульс. Под пальцами ровнее и напористей билась живая жилка, радуя хирурга.

В распахнутое окно лился свежий степной воздух. Вольготно дышать таким воздухом здоровому человеку. Но Фиалковская при каждом вздохе чувствовала боль, и если бы можно было, она дышала бы реже или вообще перестала дышать.

Невысокая тумбочка и подоконник были уставлены банками с медом, вареньем, кульками с яблоками, конфетами. Отдельно стояли в банках цветы — роскошные гладиолусы, махровые астры, лилии. Сквозь лепестки лилии просматривался зеленый кувшинчик с зубчатой крышкой.

— У вас, Лидия Николаевна, тут целый продовольственный склад, — шутил Михаил Петрович.

— Всего много, только есть не хочется.

— Вот это напрасно. Больше ешьте. Давайте я покормлю вас.

— Я не маленькая, — тихо ответила она, пытаясь улыбнуться.

— Представим на минутку, что вы маленькая. С чего начнем? С пирожков. И чур не отказываться! — разговорами и шутками он пытался отвлечь ее от боли.

Опять приехал Светов — нарочито шумный, подвижный. Он говорил, что Лидочка молодчина, что дней этак через десяток он потащит ее на танцы в районный Дом культуры, и они там непременно выиграют главный приз на молодежном балу в День урожая.

— Ты помнишь, Лидочка, как однажды в институте мы с тобой выиграли шоколадный набор за «Чардаш». Правда, мне показали только коробку, а содержимое слопали твои подружки. Но я не в обиде! — весело балагурил он, а наедине с Михаилом Петровичем тревожился: — Беспокоит меня затемнение в легком.

— Оно уменьшилось. Кровь рассасывается, — отвечал Михаил Петрович.

— Если так, хорошо. Будем надеяться, что она не подбросит нам нежелательный сюрпризик.

«Сюрпризик» подбросила Тамара. Днем Михаил Петрович получил телеграфное уведомление — в девятнадцать ноль-ноль по московскому времени его вызывает по телефону город. Сразу решив, что будет звонить главврач, Михаил Петрович обрадовался: теперь-то он объяснит Антону, в чем дело...

Но звонила Тамара. В телефонной трубке отчетливо слышался ее дикторский голос:

— Миша, ты слышишь меня? Здравствуй! У вас в больнице переполох, там получили твои телеграммы. Что случилось? Почему ты задерживаешься? Я очень, очень скучаю. Ты слышишь меня? Очень скучаю...

— Тамара, слушай внимательно. Здесь произошло несчастье. Я оперировал. Позвони Антону и скажи ему...

Тамара перебила:

— Ты оперировал? Разве там нет своих врачей? Ты скучаешь без меня?

— Прошу тебя: скажи Антону — я не смогу сейчас приехать, пусть продлит отпуск.

— Нет, нет, скорей приезжай! Ты знаешь, я немного похудела за это время, и все говорят, что выгляжу лучше...

— Тамара...

— Погоди, не перебивай и выслушай новость. У нас выступал по телевидению ректор мединститута. Я с ним говорила о тебе. Он хорошего мнения о твоей работе и пообещал предоставить молодому растущему ученому место на кафедре хирургии...

— Тамара, оставь глупости! Речь идет о серьезном! — крикнул в трубку Михаил Петрович.

— О серьезном? — Тамара помолчала немного. В трубке слышалось ее учащенное дыхание. — Уж не влюбился ли ты в доярку? Это модно теперь. У нас по телевидению недавно прошел фильм о том, как ученый влюбился в доярку. Очень забавно было...