Весь путь до станицы Подгорной Канцевич молчал. Казалось, он просто дремал между лейтенантом Захаровым и старшим сержантом Николенко. На ухабах его голова болталась на темной морщинистой шее.

В кабинет майора Головко Канцевич вошел, сгорбившись, с обиженным и расстроенным видом.

— Я требую объяснения, за что меня арестовывают, товарищ майор! — еще от дверей заговорил он. — Это же и есть настоящий произвол! Я буду жаловаться!

— Садитесь, Канцевич! — тихо проговорил майор Головко. — Причину ареста я вам объясню. Вы обвиняетесь в умышленном убийстве гражданина Свиридова Ивана Николаевича...

— Что?! — воскликнул Канцевич. И усмехнулся: — Всему поселку известно, что этого самого Свиридова по пьяной лавочке пристукнул из ружья мой дружок Петр Остапенко. Вот уж действительно, что с человеком водка делает! Когда мы партизанили с Остапенко, он же серьезным человеком был...

— Вы в день убийства были у Петра Остапенко?

— Я?! — Канцевич недоумевающе передернул плечами. — Да, заходил, поступление на работу обмыть. Но дружок мой партизанский к этому времени уже чуть языком ворочал. А тут его сосед, этот самый Свиридов, заявился. Тот еще хуже наклюкался. Чуть в драку на меня не полез, хоть и видел я его в первый раз, Ну, я тогда поднялся и ушел в общежитие спать. Потому у меня такой закон: кто с пьяным дураком свяжется — тот еще худший дурак будет...

— Хороший закон... Но объясните, зачем вы выкинули в бурьян стакан, из которого пили?

— Никакого стакана я не выкидывал, товарищ начальник!

— Видите ли, Канцевич, на выброшенном стакане сохранились отпечатки пальцев. Они тождественны с отпечатками пальцев на другом стакане, взятом из вашей комнаты в общежитии. Вот заключение экспертизы. Желаете посмотреть?

Канцевич протянул руку. И вдруг резко отдернул ее.

— А чего мне смотреть? Может, и вправду вы нашли где-то стакан, из которого я пил. А выбросил его не я, выбросил кто-то другой... И нечего мне шить дело об этом дурацком убийстве. Какой мне был смысл убивать человека, которого я видел в первый раз?

— В первый ли? — прищурился майор Головко. — Подумайте, Фокин, в первый ли? А встреча в гестапо, где вам поручались допросы и пытки? А порох, который вы жгли на спине партизана Свиридова?..

— Раз-ню-хали! — простонал Канцевич-Фокин, хватаясь за горло.

Его лицо стало наливаться свинцовой бледностью. Он судорожно рванул ворот рубашки. И вдруг, согнувшись, рухнул со стула на пол.

— Ничего серьезного! — определил вызванный из районной поликлиники врач. — Старикан здоровенный... Просто нервное потрясение.

После укола Канцевич-Фокин сразу пришел в себя. Еще затуманенным взглядом он обвел кабинет, стоящих рядом людей. Потом спросил майора:

— Что теперь со мною будет?

— Это решит суд по совокупности ваших преступлений — прежних и этого, — холодно пояснил майор.

— Значит, погорел! — слабым голосом, закрыв глаза, проговорил убийца. — Сколько лет берегся, вполдыхания жил и дышал — и все же погорел!.. — Он раскрыл глаза и резко повернул голову к майору Головко: — Ясно, что мне хана! Одно прошу, скажите, где же это я оступился? С чего вы начали меня раскручивать?

— Скажу! — согласился майор. — С третьего следа на столе, где вы выпивали с Петром Остапенко... С третьего следа и выброшенного стакана. С чего бы невиновному в убийстве человеку заметать следы! — Майор коротко приказал: — Уведите!.. — Когда дверь за арестованным закрылась, Головко повернул голову к лейтенанту: — Лейтенант, немедленно напишите постановление об освобождении Остапенко из-под стражи! Извинитесь перед стариком.

— Слушаюсь, товарищ майор! — опустив голову, ответил лейтенант Захаров. — Только...

— Что «только»?! — строго взглянул на него майор.

— Только я думаю, что мне нельзя работать на следственной работе... — Голос лейтенанта дрожал.

Строгое лицо майора сразу обмякло. Он положил на плечо лейтенанта тяжелую руку:

— Нет, товарищ Захаров! Именно теперь вы сможете, если захотите, стать хорошим следственным работником...

Андреев долго плутал по узким, захламленным дворам Мещанской улицы, пока не обнаружил на двухэтажном деревянном домишке с ободранными в щепу боками привинченную бронзовыми болтами большую нарядную вывеску Щербаковского райотдела милиции. На фоне почерневшей от времени стены она выглядела настолько противоестественно, что казалась снятой с другого, более солидного здания и лишь по ошибке перенесенной сюда.

Широкая, наверно, недавно поставленная дверь сверкала самодовольной свежеоструганной желтизной, но висела почему-то на одной петле. К дверям вели шесть покосившихся ступенек, точно дышлом объединенные добротно отшлифованными множеством рук перильцами. У их подножия стояла длинная зеленая скамья с пролысинами от облупившейся краски.