— Да разве он — князь! Собака он! Вор! — вопил Шереметев. — Беги!.. Прикажи огнем встретить мятежную орду!.. Чего рот разинул? Прочь! Беги! А где архимандрит!

— Заперся в соборе. Испугался народа. Многие дворяне и купцы с ним. Богу молятся!

Шереметев махнул рукой:

— Нашли время! Ой, что мне делать с ними! Глупцы!

— Тише! — всплеснула руками воеводиха, еще крепче прижимая к себе детей. — Господь покарает нас!.. Образумься!

На воле усиливался рев толпы. Все трое подбежали к окну: множество народа, вооруженного дубинами и рогатинами, вливалось через Спасские ворота в крепость. Народ повалил к дому преданного воеводе стрелецкого сотника Жабина, выбил дверь, ворвался внутрь дома.

После этого толпа осадила ненавистную всем Съезжую избу, где много несправедливых расправ творил костромской воевода. Разгромив ее, толпа ринулась в Пушкарское дворовое место, разбила оружейные сараи. Появились самопалы и копья в руках у восставших костромичей.

Воеводиха, увидав, что разъяренная толпа направилась к дому воеводы, упала в беспамятстве на пол. Дьяк, перекрестившись, поднял ее, усадил в кресло. Плачущие дети вцепились в платье матери.

Воевода застыл у двери с саблей в руке:

— Да… да… идут… Прощайте! — растерянно бормотал он, — За честь гибну!..

Резкие, властные звуки ополченских труб стали слышны в городе.

Бедняки шумной, нестройной ватагой побежали навстречу нижегородскому войску. За спиной у них раздались окрики сторонников польского королевича.

В городе началась распря: кто — за Владислава, кто — за нижегородцев. Последние взяли верх. Их было больше. Устроили на валу сход. Сговорились — запереть захваченного в плен Шереметева, открыть Пожарскому ворота и просить его назначить нового воеводу, а прежнего казнить на площади всенародно как изменника, за его умысел против нижегородского народного ополчения.

День клонился к вечеру. Поднялся низовой ветер. С колоколен было видно, как разбушевалась Волга. Беляки [54] избороздили всю реку. Вспуганные шумом, вороны и галки каркали, раздражая слух.

Но вот… совсем близко. Впереди войска — два осанистых всадника, а позади них — знаменосцы.

Навстречу ополчению двинулось посольство.

С хлебом и солью костромичи пустили самую красивую дородную крестьянскую девушку, нарядив красавицу в лучший, дорогой охабень, убрав ее лентами и возложив на ее голову усыпанный красными каменьями кокошник. За нею шли, опираясь на посохи, седобородые посадские старосты. Потом — низкорослые, пестро одетые стрельцы. И, наконец, шумная толпа посадских ремесленников, бобылей и иных жилецких людей.

У Спасских ворот и на широком бревенчатом мосту над глубоким рвом костромичи оставили охрану около вывезенных из пушкарских сараев пищалей.

Ивашку-хлебника сход «благословил быть» начальником стражи. Сорви-голова парень, здоровый, убьет сразу, кто попытается ворота запереть либо мост разрушить.

За час до этого, ворвавшись вместе с товарищами в воеводин дом, он выбил из рук Шереметева саблю, повалил его и сел верхом — насилу оттащили парня. Воеводу взяли под стражу и посадили в его же доме, внизу в каменной подклети. С секирами встали: Любимка Гусельник, Степанка-пастух и великан Ахмет-лесник. Воеводиху с детьми спрятали в одной из изб, как залог на случай побега Шереметева.

Горячо поблагодарили вожди ополчения костромичей за их приветливую встречу. Долго кланялись они красавице-крестьянке, вручившей Пожарскому хлеб-соль. Спросили, чья она, как ее звать.

Старосты отвесили поклон до самой земли:

— С господней помощью мы Ивашку Шереметева, замышлявшего против вас, сняв с воеводского места, посадили в клеть, где оный и есть под нашими приставами… Бьем тебе челом, Митрий Михайлыч, и тебе, Кузьма Минич, поставьте нам воеводу достойного, который прямил бы не королевскому заморышу, а общеземскому святому делу! И многие из наших людей просят принять их под твою хоругвь, Митрий Михайлыч… особливо юноши.

Пожарский пообещал поставить нового воеводу и горячо поблагодарил земских старост за обещание дать ратную силу, но просил пока не лишать жизни Шереметева.

Земские старосты поклялись во всем слушаться Пожарского.

— Раньше нам воевода не дозволял сбирать для вас деньги, ныне мы полновластны в себе. Будем сбирать!..

Ответил Кузьма:

— Жизнь нам дана на добрые дела. Будем думать, что не то хорошо, что хорошо, а что народу нужно. В иных городах люди не щадили себя ни в чем — отдавали всё. В Юрьевце татары сказали: «Отруби ту руку, которая добра себе не желает!..» А вы и подавно не должны скупиться. Кланяемся и мы вам за ваши обещанные дары!

У городских ворот ополчение ждала новая толпа. С трепетом смотрели жители на спокойных, ласково улыбавшихся нижегородских воевод, торжественно въезжавших в город.

Некоторые из посадских становились на колени, женщины плакали при виде усталых, но бодро и весело шагавших под тяжестью доспехов и оружия ратников. Норовили сунуть что-нибудь им в руки: либо хлеб, либо пирог, а кто вареную курицу или кусок вареного мяса и другие гостинцы.

Из-за реки Костромы приплыли монахи Ипатьевского монастыря, чтобы поднять костромичей против Пожарского. Узнав, что воевода сидит под замком, а архимандрит заперся в соборе, они в страхе разбежались.