— Надо проверить.

— Проверил, конечно. Он приехал на работу в половине восьмого и до двух часов возился с «Хондой», которая за день до этого попала в аварию.

— Куда ни кинь… — пробормотал Хутиэли, исчерпав возможности, которые он считал верными в выборе реальных версий убийства. Он был убежден, что убийства всегда просты, как бутерброды, которые он ел на завтрак и считал, что более простой и полезной пищи человечество не придумало. Опыт работы в полиции это убеждение подпитывал — за много лет Хутиэли не приходилось сталкиваться с убийцами, способными разработать и осуществить тщательно продуманный план, такой, чтобы следователь не разгадал если не сразу, то на второй день. Самый распространенный в Израиле тип убийств — преступления на почве семейных разборок: муж застал жену с любовником, муж жену бьет, она ему в отместку проламывает череп чем-нибудь, что попадется под руку. Или, наоборот, что случается не так уж редко: жена лупит мужа, если ей что-то не нравится, и муж, доведенный до отчаянья, хватается за кухонный нож. Запертая комната? Такие изысканные преступления происходят только на страницах детективных романов, которые комиссар читал в юности, но перестал, когда сам начал заниматься расследованием преступлений. Книжные убийства не имели ничего общего с реальными, чтение только отвлекало и уводило мысли в ненужную сторону.

Что-то Беркович, видимо, не разглядел в квартире. Хутиэли был уверен, что младший коллега совершил непростительную ошибку в расследовании — скорее всего, при осмотре места преступления.

— Кукла с ножами вместо конечностей, — задумчиво говорил в это время Беркович, отвлекая комиссара от размышлений, — самое странное, что я видел в жизни. В этом убийстве две очень странные вещи: запертая комната и каменная уродина. Отдаленно похожа на куклу. Почему камень заточен? Как это сделано? Кстати, Рон уверяет, что затачивали или лазерным способом, или алмазом. Как кукла попала к Альтерману? Когда он ее принес домой, что собирался с ней делать? Рина ничего не смогла сказать по этому поводу, она впервые увидела куклу, когда я ей показал — в этом у меня, вообще-то, нет сомнений. И дочь, и Мария, подруга, тоже эту штуку прежде не видели. Правда…

— Да? — переспросил Хутиэли, потому что Беркович замолчал на полуслове и начал непроизвольно раскачиваться на стуле, что делал всякий раз, когда сосредоточенно о чем-то думал и не контролировал свои действия. В такие минуты старший инспектор позволял своему телу делать то, что подсказывали глубинные инстинкты, и тело само решало, как ему проводить время в ожидании, пока хозяин вернется из мира, где не существовало ничего материального, а духовные предметы, явления и события складывались в длинные цепи рассуждений, рассыпались на элементы, которые Беркович про себя называл «молекулами мысли», соединялись, кристаллизовывались, распадались… Тело его в это время могло раскачиваться на стуле, могло бродить по комнате из угла в угол, могло затаиться в углу дивана, а как-то Наташа обнаружила мужа на лестничной площадке — он сидел на верхней ступеньке лестницы, прислонившись к перилам, и невидящим взглядом смотрел на брошенный кем-то окурок.

— Да? — повторил Хутиэли громче — он был знаком с привычками своего бывшего подчиненного.

— Они обе, так мне показалось, не то чтобы все-таки узнали куклу, — заговорил Беркович, продолжая фразу с того места, на котором остановился, — но какие-то ассоциации у каждой этот камень вызвал.

— Так спросил бы! — раздраженно отозвался Хутиэли.

— Бессмысленно, — покачал головой Беркович. — Они все равно или не вспомнили бы, или не ответили. Спрошу, когда случай представится. Когда пойму, что они… или кто-то один… готовы ответить.

— Эта твоя психология! — воздел очи горе комиссар. — Ты упускаешь время и разводишь церемонии там, где надо действовать жестко.

Беркович промолчал.

— Обыск в квартире проводили? — спросил Хутиэли. — В протоколе я этого не вижу.

— Нет, — сказал Беркович. — Осмотр был, как обычно. Для обыска нужен ордер, и нужно точно знать, что искать.

— Любой подозрительный предмет!

— Подозрительным может показаться что угодно, — возразил Беркович. — Тряпка на кухне, лежащая на столе, где ей вроде бы не место. Это подозрительный предмет? В него Натан мог завернуть камень, найдя его, например, на улице. Ну и что? В спальне на прикроватной тумбочке газета «Едиот ахронот», спортивное приложение за прошлый четверг. Подозрительно? Обычно Натан читал русские газеты, почему принес ивритскую? И где остальные части номера?

— Вот-вот! — с удовлетворением сказал Хутиэли. — Масса подозрительного в квартире, а ты говоришь…

— Все это я помню, — поморщился Беркович, — и все это не имеет к убийству никакого отношения. Правда… — он опять замолчал и принялся раскачиваться на стуле. На этот раз Хутиэли терпеливо ждал, зная за старшим инспектором еще одну особенность, замеченную еще тогда, когда Беркович был неопытным стажером: он мог не обратить внимания на что-то при осмотре места преступления, не придать значения, но память у него была цепкая, запоминал он любую мелочь и потом, может, много дней спустя, собрав и обработав массу улик, он вспоминал о мелочи, которую упустил, и вкладывал этот элемент в мозаику. Потому старший инспектор и специализировался на преступлениях, которые не поддавались немедленному раскрытию, а Хутиэли занимался «семейными убийствами» и был уверен, что они составляют большинство преступлений в стране. Берковичу доставались иные случаи — может, действительно, отдаленно напоминавшие то, о чем Хутиэли читал в детективных романах и не думал, что такое может случиться в обыденной жизни.

— Правда, — продолжал Беркович, — на балкончике лежит коробка, в которой Лея, дочь Альтерманов, держит кукол, которых никак не соберется выбросить. Вы знаете, как это бывает… Куклы с оторванными конечностями, заляпанные засохшей кашей…

— Да-да, — нетерпеливо сказал Хутиэли. — Ты видел там что-то похожее на каменную уродину?

— Нет, — с сожалением констатировал Беркович. — Камней там не было точно. В общем, не знаю, — резюмировал он, отправив воспоминание не на свалку памяти, а в специальное место, предназначенное для хранения увиденного, но не понятого. Место, откуда воспоминание можно было извлечь и сравнить…

С чем?

— После похорон, — заключил Беркович, — не самое удобное время для разговоров. Завтра утром подъеду к Альтерманам. Мать и дочь наверняка будут дома — шива [7] . Скорее всего, застану Марию, а может, еще кого-нибудь, кто сможет что-то вспомнить.

— Кого-нибудь, что-то, — поморщился Хутиэли. — Борис, я тебя не узнаю. Обычно ты действуешь решительнее. Я все-таки посоветовал бы вызвать вдову в участок и жестко поговорить.