Шрифт:
Марина Егоровна, кажется, знала. Но спросила с ехидным любопытством:
— Любопытно, что же?
Сушкин затолкал кулаки в карманы, покачался на расчёсанных ногах и прищурился.
— Если этот взрослый — воспитатель, у него отбирают воспитательский диплом. Можете работать дворником. И то не в детском учреждении…
— Ах, как страшно… — неуверенно сказала Марина Егоровна. И обрадованно спохватилась: — У тебя все равно нет свидетелей!
— Ха! — Сушкин, конечно, не собирался подавать заявление, но за шлепок надо было отыграться. — В каждой дырке камера. И все мотают записи…
Марина Егоровна, кажется, струхнула не на шутку.
— Подумаешь, чуточку хлопнули его… Если бы каждого взрослого наказывали за это, скоро все мамы работали бы дворниками. Потому что любая мама хоть раз в жизни даёт шлепка сыну или дочери…
Сушкин снова качнулся на тощих ногах и глянул на Марину Егоровну, как на неразумную дошкольницу.
— Сравнили! Это же м а м а! Она может, потому что она с любовью. Сперва шлёпнет, потом пожалеет…
— Ну… давай, я тебя тоже пожалею… — неуверенно предложила Марина Егоровна.
Сушкин сказал с грустной гордостью:
— Нет. Вы ведь это не от жалости, а с перепугу… Или… ой… — Сушкина осенила догадка.
— Что… «ой»? — пролепетала Марина Егоровна.
— Может быть, вы э т о меня не случайно?
— Совершенно случайно! — заверила его Марина Егоровна. — Я вовсе не хотела. Я нечаянно…
— Жалко… — опечалился Сушкин. — А то я подумал: вдруг вы решили стать моей приёмной мамой!
Марина Егоровна заморгала.
Сушкин склонил голову к плечу. Глянул, как прицелился.
— А что? По-моему, из вас получилась бы нормальная мама…
В самом деле! Молодая, симпатичная. Не злая. Иногда сердится, но не сильно и не надолго…
— Мы бы поладили, — сказал Сушкин. — А? И тогда… шлёпайте, хоть каждый день. Только не сильно…
Несчастная Марина Егоровна заегозила на стуле, будто хотела вскочить и убежать из-за стола.
— Согласны? — обрадовался Сушкин.
— Но… я не знаю… Это же серьёзный вопрос… Надо подумать… Хотя бы до завтра…
— До завтра можно, — согласился Сушкин. И тоже стал думать: вдруг и правда получится?
Думал весь день, а потом и ночью просыпался два раза. Утром, во время зарядки и завтрака, он все посматривал: не появилась ли Марина Егоровна.
Она не появлялась. А к обеду стало известно, что Марина Егоровна срочно уволилась и тут же уехала из Воробьёвска. Третья группа опять осталась без воспитателя. А Сушкин — без радужных планов на будущее. Словно вылили ему на голову из бутылки холодное молоко.
Золотистое колечко
Как все детдомовские ребята, Сушкин, конечно, мечтал о маме. Своей мамы он не помнил, с младенческого возраста жил в Доме малютки, а потом в детских домах. Ну, жил и не считал себя несчастным, потому что не один такой. Однако, разумеется, завидовал тем, у кого н а с т о я щ и й дом и н а с т о я щ а я мама. И порой думал: «А вдруг…» Такое «вдруг», хотя и редко, но случалось. Появлялись улыбчивые тёти и дяди, выбирали среди здешних девчонок или пацанов себе ребёнка, увозили в свой дом… Так увезли Славика Семёнова, с которым Сушкин дружил во втором классе. Не хотелось им расставаться, Сушкин потом несколько вечеров подряд мочил слезинками подушку. А после решил, что больше не станет заводить слишком крепких друзей. Чтобы потом не горевать…
А на то, чтобы его кто-то взял к себе, как Славика, Сушкин и не надеялся. Кому он нужен такой? Славик был белокурый, кудрявый, улыбчивый, а он, Сушкин… Иногда говорили, что похож на тощего зайца. Два больших передних зуба со щёлкой выдавались из-под губы, бледно-голубые глаза порой косили (если он сердился или волновался). Уши, правда, не длинные, как у зайца, но большие и оттопыренные. Сушкин прикрывал их прямыми белобрысыми прядями. Из-под левой пряди торчал кончик уха с золотистым колечком.
У колечка — особая история. Она случилась из-за имени Сушкина. Вернее, из-за фамилии.
Сушкин — это фамилия. Он требовал, чтобы его звали только так. Потому что имя Сушкину ужасно не нравилось. Оно казалось громоздким и чересчур старинным: Фома.
Везёт же другим ребятам: Серёжам, Вовкам, Славикам, Валеркам! А тут… «Мальчик, как тебя зовут?» — «Ф… Фома…» — «О-о, какое редкое имя!..» Взрослым нравилось добавлять к этому имени слово «неверующий». Мол, в давнее время жил человек Фома, который ничему и никому не верил, со всеми спорил. Об этом сохранились легенды. И если Сушкин с кем-нибудь заводил спор, сразу: «Ну, оно понятно, почему он такой».