Шрифт:
И совсем не вовремя застрекотал в кармашке у пояса телефон.
— Сушкин, это ты?!
— Это… я. А ты кто?
Голос был ребячий, незнакомый. Может, кто-то из детдомовских ребят вспомнил о нем?
— Я Катя Елькина! Помнишь, мы с тобой вместе пели в Калачах?
Зелёный мир закувыркался и засверкал.
— Ка-тя-а! Ты где?!
Юга смотрел чуть ревниво, но понимающе. Он мигом все сообразил.
— Я здесь, в Герцограде, у бабушки. Я буду здесь жить всегда…
— Катя, беги во дворец!.. Юга, можно?.. Катя, беги!
— Том, я стесняюсь! Там же дворец!
— Ну и что!
— Лучше ты приходи ко мне! Улица Новых Сапожников, два. Дом с кирпичным крылечком…
Звук был громкий, Юга слышал весь разговор. Он сказал:
— Том, беги…
Вечером они дали концерт на открытой эстраде в парке Герцограда…
Все было, как в Калачах, только лучше — звонче, веселее, многолюднее. Юга и Сусанна сидели и аплодировали в первом ряду. Разбухший месяц чуть не свалился сквозь ветки, стараясь разглядеть певцов на эстраде…
Песня «Кораблик» была в программе последней. Сушкин замер, а потом, как первый раз, рванулся на сцену, к девочке. И песня опять рванулась из него…
Если ошибся в пути — то не плачь: Есть пять минут, чтоб скрутить новый галс… Слышишь — играет далёкий трубач? Голос Дороги ещё не угас… Надо смотреть на маячный огонь, Пусть он не гаснет за гребнем волны. Надо вцепиться ладонью в ладонь, Чтоб на Дороге найти остальных.Да, трубач играл. Далеко, за краем пространства. А голос Дороги звучал внутри, вместе с песней. Казалось бы, чтотеперь? Друзья рядом, девочка вот она, однако, в песне было по-другому, и потому не исчезало беспокойство. Ну и пусть! Даже в беспокойстве была радость. Потому что, если пути не окончены, это ведь хорошо!..
Зрители топали и просили спеть ещё раз. Но Катя и Сушкин отказались Это не такая песня, которую исполняют на бис. Не «Девушка с острова Пасхи» и не «Венсеремос». Зрителей утешил Донби — своими африканскими танцами. А Сушкин и Катя сбежали гулять по Герцограду. Они и днем немало гуляли, но теперь захотели ещё. Юга немного проводил их, а потом сказал:
— Мне пора домой. У меня же теперь стр-рогая гувернантка. И р-режим.
Они сделали вид, что поверили деликатному Юге. И взялись за руки — как на сцене.
Синели сумерки, горели фонарики, выводили трели ночные кузнечики. Гладила ноги мягкая трава «махалка» с пахучей пыльцой. Перекликались в кустах ребята — играли в «рыжики-ёжики». Здесь не было ни злодеев, ни жуликов, ни всяких вредных типов. Гуляй без боязни хоть всю ночь. Разве что дома поворчат: «Вот бродяги…»
Сушкин говорил про плавание, пересказывал истории капитана. Катя смеялась и охала. А иногда говорила про себя. Про то, что теперь всегда будет у бабушки, потому что мама все время ездит, работа у неё такая, а папа… ну, ты же знаешь, Том, какие нынче папы. Том знал — из рассказов детдомовских пацанов… — Том, я… можно, я потрогаю твоё колечко? Днем я стеснялась, а теперь не боюсь…
— Потрогай, конечно… А что в нем такого?
— Не знаю. Просто оно твоё…
В ответ он легонько подёргал её кудряшки. От них пахло «махалкой». Сушкин понял, что теперь окончательно не хочет уезжать. В памяти у него всплыло тёплое слово: «Сестрёнка». Никогда в жизни Сушкин ни про кого так не думал (да и про кого бы он мог?). А сейчас это слово как бы отпечаталось внутри грудной клетки…
Это был целый час полного счастья. Потом счастье кончилось. Почти сразу.
Катя сказала:
— Наша песня сегодня получилась лучше чем в тот раз, да?
— Не знаю… Наверно… Может, потому, что нынче я все уже знал и не боялся…
— А в первый раз боялся?! — удивилась она.
— Нет, но это было… словно пружина сорвалась. Меня будто рвануло. Я до той минуты и песню не помнил и не знал, что прыгну к тебе…
— Том! Разве это было не по сценарию?
— По какому сценарию?
— Ну… по этому… про старое дерево…
— Какое дерево?
Можно было удивиться, но пугаться-то отчего? Но Сушкин испугался. Почуял что-то. Даже колечко по-зимнему захолодело в ухе. Он сказал снова:
— Какое дерево?
— Том, ты… разве не знаешь?
— Про что… Кать?
— Что тебя снимают в кино? — Сказала и, кажется, спохватилась. — Ой…
В траве торчала каменная скамейка. Сушкин сел, как подрубленный. Пористый камень был очень тёплый. Сушкин взял Катю за руку.