А застолье не завершилось. Никто не расходился. Пока гость изучал послание от жены, дядя Ляпа начал повествование, и стало интересно послушать.

– Точно я, конечно, немногое помню, маленький тогда был, но, когда тряхнуло и полыхнуло на атомной станции, все бросились врассыпную. Папа подхватил меня на руки, а Олька тогда еще была у мамы в животике. Так мы и пошли. Сзади зарево – я его хорошо видел, потому что папа меня держал так, что я смотрел назад. Шли мы навстречу ветру, и мама толкала коляску с продуктами.

Когда дорога закончилась, колеса перестали катиться, и я пошел ногами, а папа нес на палке два мешка. Людей вокруг становилось все меньше и меньше – одни отставали, другие уходили вперед, отклонялись в стороны, опять же. Но несколько семей постоянно держались рядом. Когда завечерело, мужчины принялись огораживать место ночлега, а потом всю ночь горел большой костер, и два человека с заостренными палками сторожили.

На четвертый день добрались до скотного сарая, выгребли навоз, натаскали внутрь земли и по полу рассыпали, чтобы не так сильно пахло. Переночевали. После этого стало проще – разыскали хозяина постройки, а у него нашлись телеги и лошади, он и подвез нас до залива Тылка, а дальше мы плыли на лодке – не знаю, откуда она взялась. Потом папа нанялся батраком к человеку, который выращивал горох. Вот его-то, горох этот, я помню прекрасно. Собирал его, лущил и рассыпал на просушку. Кормил нас хозяин тоже в основном горохом, хотя, не стану возводить на человека напраслину, харчились мы из одного котла с ним и его семьей. С его сыном рыбачили или в Эолке – речка там такая, или в озерце неподалеку.

Потом откуда-то взялась хорошая лодка, тогда мы стали бегать на промысел в залив – там рыба лучше, и вот тут от людей с побережья узнали, что в экспедицию, прибывшую сюда из Омского университета, требуются работники. Мне уже было лет семь, а тут обещают, что спецодежду выдадут, будут кормить, и еще «наган». Я, даже не спросясь у папы, побежал записываться, а вот брать меня не захотели. Насмехались, что маленький. Я заупрямился и устроился рядом в шалаше, ждать, что они передумают, потому что сам к себе относился как к человеку серьезному, добытчику и вообще самостоятельной личности, способной не пропасть в наших диких местах. А потом явилась к ним в базовый лагерь группа детишек ненамного меня старше, и вот их почему-то приняли рабочими.

Старший этой группы пришел ко мне, спросил, как звать, и забрал с собой. Сказал, что люди им нужны, а половину своего пайка он выделяет. «Наган», правда, мне не достался – на ту плату, что могли нам предложить ботаники, взрослые наниматься не хотели, а вот ребятишки так спасались от голода, да и, по правде сказать, без нас эти штафирки быстро бы попали на зуб хоть мегакотикам, хоть ужасным волкам. То есть мы в основном охраняли этих ребят с их папками для гербариев. Кто с огнестрелом – те на маршрутах, а остальные лагерь в порядке содержали.

Экспедицию эту сохранили в целости, ни от кого зверушкам здешним ничего откусить не позволили, и, пока на каботажник не посадили, глаз с них не спускали. Так я и прибился к команде экспедиционных рабочих. Ярн тогда их водил. А до следующей группы исследователей с Земли мы всей толпой собирали жуков с картошки у фермера, что на Белой жил. Ученых челноки привозили сюда, в Ново-Плесецк, на военную базу, а потом на судне их отправляли на восточное побережье залива, чтобы можно было проникнуть в глубь территории по рекам. Тут нашу команду и нанимали. Научные работники еще на Земле друг другу давали знать, на кого здесь, на Прерии, можно положиться, так что, случалось, нам и разделяться приходилось на две или три группы, или экспедиции стояли одним лагерем ради безопасности.

Мы росли, к нам присоединялись другие ребята. Оружие ученые оставляли нам как «утраченное», и провиант, и кое-что из бивачного имущества. Ярн стал водить только геологов – ему с ними было интересней, а я – биологов. Военные тоже нас приглашали – они ведь на учения иногда выезжают в поля, а зверушки в знаках различия и родах войск разбираются плохо – им подавай гастрономические характеристики. Крепла наша группа и несла потери. Ребята, охраняя ученых, не всегда себя уберегали.

А потом, когда одна экспедиция завершила изучение землероев, то мы неподалеку отсюда завели свою постоянную базу. Кормовую, имею в виду. Эти твари, как выяснилось, растительностью не интересуются, зато насекомых и червей выедают подчистую. А чтобы они где-то завелись, нужно, чтобы кто-нибудь вывел крыс и кротов из этой местности, потому что они-то этих землероев и съедают. И серые амфмиционы это отлично проделывают. А потом на освобожденной от кротов местности вырастает отличная трава, на которую сбегаются жвачные, – и снова амфиционам корм.

Вот в такой биоценоз мы картошечку и встроили. Бросаешь клубень в дырку, проделанную палкой, топаешь ногой, чтобы земля с кромок осыпалась, и все. В рыхлой почве, испещренной ходами, все растет прекрасно, жуков и других букашек кушают подчистую, а когда приходит пора – дергаешь куст за ботву и стряхиваешь с него урожай прямо в корзинку. Даже парадокс получается – чем больше насекомых на картошку набрасывается, тем пуще она растет, потому что тогда образуется больше помета от землероев и, соответственно, прибавляется удобрения.