Глазами, от страха выкатившимися из орбит, он увидел, как колышутся занавески. Ему пришло на ум привидение, и он подумал, что его страхи вот-вот подтвердятся. Но ему хватило минуты размышлений, чтобы успокоиться.

«Это только ветер», — подумал он, вновь беря себя в руки.

Он стал широкими шагами ходить по комнате. Но он не мог отвлечься от шевелящейся позади него занавески. Он решил вернуться к алькову, но остановился перед несколькими ведущими к нему ступеньками. Три раза он протягивал руку, чтобы откинуть полог, и три раза отдергивал ее.

«Абсурдные страхи!» — воскликнул он наконец, стыдясь своей слабости.

Когда он сделал резкое движение, из алькова выскочил кто-то, одетый в белое, и кинулся в комнату. В этот миг монахом овладело какое-то безумие, в нем смешивались отчаяние и страх. Он сбежал со ступенек, настиг привидение и попытался его схватить.

— Тень или демон, я тебя поймал! — вскричал он, хватая призрак за руку.

— Ох, Иисус Христос! — закричал визгливый голос. — Оставьте меня, святой отец, уверяю вас, у меня нет дурных намерений!

Страхи Монаха мгновенно рассеялись. Он почувствовал, что тень — это женщина; подтащив ее к столу и приблизив свечу к ее лицу, он узнал Флору!

Вспылив оттого, что его безумный страх был вызван такой смешной причиной, он возвысил голос и спросил у Флоры самым суровым тоном, что она тут делает. Она, упав к ногам Амбросио, чей суровый вид подавлял ее, плача, начала свою исповедь.

— Я вам заявляю, досточтимый отец, что я не собиралась вас тревожить. Я пришла в комнату, чтобы последить за вами, в этом я признаюсь, но я надеялась, что смогу уйти так, чтобы вы не заметили моего присутствия. Простите, сеньор, любопытную старуху. Все, что касается призраков и заклинания духов, приводит меня в восторг, и я не могла помешать себе поглядеть, что вы делаете. Сначала я попыталась поглядеть в замочную скважину, но в комнате было слишком темно, и я подумала, что лучше всего мне спрятаться в постели и самой изобразить призрак. Пока вы стояли спиной, я проскользнула в альков и спряталась за занавеску, думая, что смогу убежать, благодаря моему виду и страху, который мне удастся вам внушить, а тут вы меня поймали; святой отец, вот вся правда, и я тысячу раз прошу меня простить за дерзость.

Пока она все это говорила, настоятель окончательно пришел в себя и смог скрыть от Флоры свои недавние страхи. Скромная и пришибленная, она уже направлялась к комнате Антонии, когда дверь резко открылась и вошла Гиацинта, бледная и растерянная.

— О отец мой, отец мой! — бросила она, задыхаясь от ужаса. — Что делать? Новое несчастье на мою голову! После призраков теперь живые превращаются в мертвых! Я с ума сойду!

Монах понял, что развязка близка. Кровь застыла у него в жилах, он едва смог выговорить:

— Говорите. Что случилось?

Неожиданное вторжение Гиацинты вернуло Флоре уверенность в себе. Она сразу поняла, откуда идет опасность, и ее подозрительный взгляд устремился на монаха, но чувства, которые теснились в ней, были слишком бурными и сложными, чтобы ей удалось заговорить.

— Наверно, какая-то колдунья заколдовала и меня, и все вокруг! Опять у меня покойник в доме. Бедная донья Антония, у нее конвульсии, которые убили ее мать, призрак правду сказал. Я уверена, что призрак правду сказал!

При этих словах Флора сорвалась с места и, как ветер, полетела в комнату своей хозяйки. Амбросио пошел за ней; ноги у него подкашивались. Они нашли Антонию в том состоянии, которое описала Гиацинта, сотрясаемую жуткими конвульсиями, задыхающуюся. Монах стал срочно отправлять Гиацинту в монастырь, чтобы она, не теряя ни минуты, привела отца Паблоса. Выполнив поручение, она не нашла ничего более спешного, как отправиться в поисках убежища к старому Симону Гонзалесу, которого она решила не покидать больше, пока он не женится на ней и не поселится с ней вместе.

Отец Паблос не замедлил явиться, но, увидев Антонию, понял, что она обречена, о чем и сообщил без обиняков. Ее конвульсии длились почти час, после чего приступы стали более редкими. Дыхание ее прерывалось, и голосом почти неслышным она стала исповедоваться Амбросио.

— Амбросио, — сказала она ему, — с легким сердцем я могу вам сказать, как я вам благодарна за всю вашу доброту. Через час меня не будет, и я могу открыто признаться, как я страдала, что не вижу вас, но такова была воля моей матери, и я не осмеливалась ее ослушаться. Прощайте, Амбросио, я покидаю этот мир без сожаления, он принес мне только огорчения. Когда-нибудь мы встретимся на небесах, мы снова будем друзьями, и на этот раз моя мать благословит нас. Когда я умру, — продолжала она, — пусть сообщат маркизу де Лас Систернас, что несчастная семья его брата больше не будет ему докучать. Скажите ему только, отец мой, что я умерла и что, если он в чем-нибудь виноват передо мной, я ему прощаю всем сердцем. Теперь мне остается только попросить вас молиться обо мне. Обещайте мне исполнить все мои просьбы, и я оставлю эту жизнь без горя и сожалений.

Амбросио обещал исполнить все, что она хотела, и дал ей отпущение грехов.

Последние минуты приближались. Свет ее глаз стал угасать, тем не менее она глядела прямо перед собой, и скоро по неподвижности ее зрачков можно было понять, что она перестала воспринимать формы этого мира. Сердце ее стало биться медленнее, пальцы застыли и похолодели. В два часа ночи она тихо испустила дух.

Вскоре после этого отец Паблос ушел. Его сердце переворачивалось от того, что он увидел.

Горе Флоры выражалось бурно, ее рыдания всполошили улицу; стали открываться окна и появляться головы.