— Почему?

— Потому что ты всегда говорил, что заработаешь миллион до того, как тебе исполнится тридцать лет. И я думаю, что ты его заработал.

— Да, это так, — Томас осушил полбокала, когда необычайно громкий гул наполнил воздух и пол под ногами задрожал.

— Я заработал очень много денег, Брина, — продолжил он, и ночь снова затихла. — Но сами по себе деньги не важны.

Он явно пересмотрел слишком много тех шоу, о которых упоминал.

— Ты говоришь прямо как Опра [46] .

Томас улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

— Потому что Опра знает, что говорит.

— Что?

Он пожал плечами.

— Приятно, когда ты можешь оплатить свои счета и купить новое пальто, при необходимости. Но деньги не помогут тебе похудеть и не сделают тебя счастливым.

Так мог говорить только человек, которому не приходится волноваться об оплате счетов.

— Я не согласна. Если бы я была богатой, то могла бы нанять повара, который всегда готовил бы мне низкокалорийную пищу, и еще купила бы шубу на горностаевом меху.

— Как у Золушки, — сказал Томас с улыбкой.

Он помнил.

— Ну да, как у Золушки. Это сделало бы меня дьявольски счастливой.

— На какое время?

— Навсегда.

— Ошибаешься. Ты очень долго можешь быть Золушкой, но потом тебе надоест, — он отпил шампанского и выглянул в окно. — Уж я-то знаю.

— Деньги дают тебе больше возможностей, — сказала она, глядя из окна на блистательное зрелище.

— Верно, но они не могут остановить время. Тебе просто отмерено какое-то количество дней, но когда подходит время, деньги не могут остановить смерть или болезнь. Ты можешь купить лучшее медицинское обслуживание, но оно ничего не гарантирует.

Брина вздернула голову с упавшим сердцем.

— Ты же не болен, а?

— Я? — он покачал головой. — Нет.

— Тогда о ком ты говоришь?

— Ни о ком.

Она ни на секунду ему не поверила, без особой сложности догадавшись, о ком он думает.

— Из тебя всегда был очень плохой лжец. Ты упоминал, что у твоего дедушки проблемы со здоровьем. Что с ним?

— Он стар, — за окном полыхнула белая вспышка, осветив его профиль. — За последние несколько лет у деда сдало сердце. Иногда во время моих визитов его губы синеют, и это ужасно меня пугает. Он просто глотает маленькую таблетку, и она запускает сердце. Я водил его к лучшим специалистам страны, но он просто старый, а с этим никто ничего не может сделать.

Брина потянулась к его руке и сжала ее.

— Мне жаль, Томас.

— Мне тоже. — Он поднес бокал к губам и взглянул на нее. — Я раньше никогда никому не рассказывал о том, что меня до смерти пугает. Не знаю, почему я рассказал тебе об этом.

— Ну, я рада, что ты это сделал.

Большим пальцем Томас погладил тыльную сторону ее ладони. Снова шум и сверкающий свет. Она следила, как его пристальный взгляд опускается с ее шеи на обтянутую атласной рубашкой грудь. Сияние за окном померкло, и когда они снова оказались в кромешной тьме, Томас спросил:

— Насколько рада?

Брина засмеялась, хоть от такого вопроса у нее волоски на шее встали дыбом.

— Не настолько, чтобы сорвать с себя одежду.

Он поднес ее руку ко рту и стал целовать пальцы.

— И что надо сделать, чтобы ты сорвала с себя одежду? — кончиком языка он коснулся выемки между пальцами, посылая дрожь от запястья к локтю.

— Не думаю, что это хорошая идея — раздеться перед тобой.

— Почему нет? Ты, кажется, была не против сегодня днем. — Он перевернул ее руку и поцеловал ладонь, остановившись в центре и потягивая кожу.

— Сегодня днем произошла ошибка. Ты сам так сказал. Мы просто увлеклись.

Томас подул на ее влажную ладонь, и от дуновения теплого воздуха она с трудом смогла сдержать трепет, пробежавший по руке.

— Возможно, нам просто следует забыть о случившемся.

— И ты сможешь забыть об этом?

— Я попытаюсь. А ты?

— Нет, — просто ответил он, продолжая покусывать ее запястье. — У тебя лихорадочно бьется пульс.

Ее рука выкрутилась, сохранив влажное тепло его поцелуя.

— Томас?

— А?

— Я серьезно. Не думаю, что это хорошая мысль.

— Ты просто скажешь мне, когда захочешь, чтобы я остановился, — сказал Томас, и нежно втянул кожу чуть выше запястья.

В этот раз Брина не смогла удержать крохотные всплески удовольствия, дразнящие нервные окончания, и горячащие кровь в венах. Прикосновение его влажных губ к ее чувствительной коже вызывало жаркий трепет в груди и между бедрами. Соски под кружевным нейлоном лифчика напряглись, и ей подумалось, что возможно стоит остановить его, прежде чем он снова уткнется лицом в ее грудь. Но ночь взорвалась заключительным залпом, шумом и искрами, разноцветные отблески осветили комнату и лицо Томаса. В окружающем их бело-золотом сиянии она посмотрела ему в глаза. Он пристально глянул в ответ поверх ее запястья, его взгляд пылал сильнее, чем огни, взлетающие во мраке ночи. Томас хотел ее. Хотел так же сильно, как она хотела его. И глядя в его горящие глаза, она неожиданно не смогла вспомнить, почему именно заняться любовью с Томасом такая уж плохая идея.