Товарищи Сталин и Ким упокоились рядом со свежей могилой Льва Революции. На следующий день по Столице пошла гулять листовка — грубо исполненный рисунок всех трех могил и надпись «Великий почин» с отмененным «ером» в последнем слове.

В городе было спокойно. Части Стратегического резерва покинули Столицу следующей же ночью, а волна арестов, несмотря на все опасения, быстро пошла на убыль. Более того, многих задержанных из числа профессоров и доцентов отпустили и даже принесли извинения. Зато густым бреднем брали военных из прежнего руководства наркомата, что встречалось с полным пониманием и тайным злорадством. Не уберегли товарища Сталина, проклятые троцкисты. Вот и получите полной мерой!..

Прошел слух о грядущей чистке в РКП(б). В «первичках» начали составлять списки бывших сторонников Троцкого.

В «Правде» под большим портретом товарища Каменева были напечатаны фотографии Куйбышева и Сокольникова. Секретарская «тройка», восполнив потерю, продолжила работу. А на второй и третьей страницах большим разворотом, поместили официальное сообщение о разгроме антисоветской подпольной организации «Трест». Процесс обещали провести гласный, с полным соблюдением норм революционной законности.

По всей стране искали скрывшего с места преступления врага народа Якова Блюмкина, известного также под кличками «Живой» и «Не-Мертвый». Циники, глумливо усмехаясь, вспоминали 1918-й год. Тогда тоже всем миром ловили убийцу посла Мирбаха, причем с тем же, заранее известным, результатом. «До следующего вождя!» — резюмировали самые смелые.

Зотова газет не читала — не до того. После траурного салюта на Главной площади, в тот же день, на Ваганьково хоронили красного командира Семена Петровича Тулака. Место выбрали со смыслом — бок о бок с могилой отважного партизана Анатолия Железнякова. Вновь гремел оркестр, сменялись ораторы на обитой кумачом трибуне, в темнеющее предзакатное небо ударил сухой винтовочный залп.

«Столицы в расходе, как в бурю облака. Надгробные игры сыграли в синеве…»

Кто-то все же нарушил строгий церемониал партийных похорон. На рыжую могильную землю лег синий скаутский галстук, а рядом с фотографией на временном фанерном памятнике словно ниоткуда появилась маленькая серебряная иконка. Старческий лик в высокой короне, воздетые в сторону руки, глухие стены вокруг.

Царь-Космос…

Ольгу попросили выступить. Она не отказалась, вышла на трибуну, выдохнула с хрипом правильные слова. Сойдя вниз, в сторону отбежала, спряталась за равнодушным мраморным ангелом, заткнула кулаком рот…

А неделя все не кончалась, теплая неделя месяца мая года от Рождества Христова 1924-го. В ночь на понедельник, перед днем памяти преподобного Феодора Сикеота, епископа Анастасиупольского, там же, на Ваганьковском кладбище, в самом дальнем его углу, нашел свой последний приют Виктор Ильич Вырыпаев. Тут уже Ольге стало не до слез. С самого верха был получен строжайший приказ: хоронить ночью, тайно, таблички и креста не ставить, имени не писать.

К товарищу Каменеву Зотову не пустили. Куйбышева не месте не оказалось — новый член секретарской «тройки» уехал в Петроград разбираться с «Гришкиным» наследством. Сторонники покойного Зиновьева готовилась дать бой Центральному Комитету.

Ольга, растолкав секретарей, вломилась к Николаю Лунину, только что избранному председателем ЦКК-РКИ. Просила, умоляла, кричала, била кулаками о стол.

Разрешили… На маленькой деревянной табличке черной масляной краской косорукий кладбищенский сторож вывел несколько неровных букв: «Вырыпаев В. И.». Большего добиться не удалось.

Страшная неделя, наконец, завершилась, май покатился дальше, и только разбирая накопившие за эти дни газеты, бывший замкомэск узнала, что успела не всюду. За день до похорон Вырыпаева на небольшом кладбище в Химках, за городской чертой Столицы, прошли скромные похороны старейшего члена партии Пантелеймона Николаевича Летешинского и его жены. В коротком некрологе, спрятанном на последней странице «Правды», сухо, без эмоций, сообщалось о самоубийстве супругов «под влиянием психического расстройства».

О том, что квартира самоубийц сгорела дотла, Зотова узнала, вернувшись на службу. Это и стало последней каплей. Кавалерист-девица молча, ни с кем не разговаривая и не отвечая на вопросы, прошла в свой кабинет, положила на стол чистый лист бумаги и написала заявление об уходе.

— Выпить вам, Ольга Вячеславовна, надо, — констатировала секретарь товарищ Бодрова, заявление перечитав. И предупреждая неизбежный вопрос, невозмутимо добавила:

— Я не бром в виду имею.

Хоть и не о том Зотова думала, но все-таки удивилась. Подобных склонностей за Татьяной прежде не замечалось, да и время, считай, самое неподходящее. Утро, начало рабочего дня…

— Выпейте, — твердо повторила секретарь. — Я такие вещи с фронта помню. На вас, Ольга Вячеславовна, Ангел взглянул. Пейте, может, отгоните еще.

Бывший замкомэск примету знала, как и все, кто прошел войну. Взгляд Ангела — страшное отражение близкой гибели. Такое словами не объяснишь, и в книгах ученых не опишешь. Вроде, и лицо, как лицо, и глаза самые обычные. Но Ангел Смерти уже успел наложить печать.