В разгар торга к воротам подъехал черный лимузин, и отец сразу капитулировал — будет тебе велосипед, только смотри не проболтайся!

Статный, подтянутый, в безупречно подогнанном мундире дед ловко подхватил на руки Валерика, с презрением осмотрел медузой растекшегося по скамейке потного краснолицего отца.

— Да ты пьян?! — брезгливо бросил он.

— Нет-нет, что ты! — еще больше испугался родитель. — Я вообще никогда не пью!

А счастливый Валерик, на лету схвативший новую возможность, повернул к нему возбужденное лицо и бесшумно, одними губами выпевал:

— И не правда, и не правда…

Отец понял, запнулся, у него задрожали губы, как у маленького Валерика, которого он пугал эвакуатором.

Дед этого не видел, потому что уже шагал к дому, а Валерик, обхватив его сильную не по возрасту шею и положив подбородок на покалывающий звездочками погон, смотрел внимательно и жадно.

Во время послеобеденного отдыха он вспомнил и классифицировал грехи отца, а вечером, гуляя с бабушкой по набережной, попросил купить в киоске Союзпечати записную книжку и набор карандашей. Выбирая время, украдкой делал записи разными цветами, книжку старательно прятал в подушке, под наволочкой.

Несколько раз подходил к отцу и таинственно шептал:

— А помнишь, как ты с работы пьяный пришел? А как с дядей Петей напился? То-то!

И не слушая возражений, требовал купить часы, бутсы, аквариум…

По мере того как заполнялась записная книжка в зеленом ледериновом переплете, Валерик все больше входил во вкус, являлось понимание, как надо воспринимать окружающую жизнь, какую роль могут играть давно сказанные слова и когда-то совершенные поступки, главное — не забыть их, не дать затеряться, и в один прекрасный момент, при определенном стечении обстоятельств, они обретут чудесную силу, сделав того, кто ими владеет, могущественным и непобедимым.

Выводы, к которым приходил, Валерик тут же испытывал на практике. У отца пропал аппетит, он похудел, осунулся, перестал появляться на пляже и кататься на глиссере, вечером сидел дома, ссылаясь на недомогание. Дедушка озаботился, настаивал на визите к врачу, но отец объяснил, что перегрелся на солнце и вдобавок отравился несвежей колбасой в пляжном буфете, поэтому ему просто нужен покой.

Несколько вечеров Валерик гулял с мамой и бабушкой, старшие Золотовы сидели дома, играли в шахматы, беседовали за чашкой чая, отношение Ивана Прохоровича к Федору Ивановичу заметно потеплело, и он дал согласие через годок-другой переехать к ним, обзавестись дачей и сделать из Валерика настоящего мужчину, будущего моряка.

Как раз в это время Валерик вспомнил высказывание родителя, что круглый год в море могут болтаться только законченные кретины, а последний рубщик мяса на рынке получает больше первого помощника капитана. Он записал каракулями сокращенно: "Про Крит, в мор. ры. ", затем потребовал у отца электрическую железную дорогу — совершенную диковину по тем временам, стоившую баснословную, опять же по тем «старым» деньгам, сумму — триста рублей, и поэтому же много месяцев невостребованно стоявшую в витрине центрального магазина игрушек.

Отец схватился за сердце и отказался, заявив, что немедленно по приезде домой сдаст эту маленькую сволочь эвакуатору, а если она хоть слово скажет деду, то оторвет голову прямо здесь, не откладывая.

Тогда Валерик в присутствии отца стал предлагать дедушке спросить у любимого внука, кем он собирается стать, когда вырастет, дедушка спросил, и Валерик, привстав на носочки, принялся вытягивать: "Ру-у-у… Папа, скажи, кем? — и опять:

— Ру-у-у…"

— Рулевым, — вымученно улыбнулся Федор Иванович. — Так и быть, куплю тебе дорогу…

— Ура! — деланно обрадовался Валерик, который был с самого начала уверен в успехе.

Но потом уточнил — купит ли отец все, что обещал: и мяч, и велосипед, и часы, и бутсы, и аквариум, и железную дорогу? Отец подтвердил: да, куплю, и отвел взгляд.

Но Валерик не поверил, ибо понимал — на все попросту не хватит денег, да и глаза у родителя были злыми и ничего хорошего не сулящими. Скорее всего начнет драть еще в поезде, а дома рассчитается сполна за месяц страха и унижений. Надо было срочно застраховаться. И Валерик придумал, как это сделать.

На вокзале, обнимаясь с дедушкой, громко сказал:

— Давай с тобой переписываться! Я буду в школе письма писать, а по пути домой отправлять. Ладно?

Умиленный Иван Прохорович кивнул и отвернулся, чтобы скрыть блеск в глазах — признак, как он считал, старческой сентиментальности. Но внук смотрел не на него, а на своего отца. И остался доволен тем, что увидел.

Федор Иванович пальцем Валерика не тронул. Купить, правда, тоже ничего, кроме футбольного мяча, не купил. Книжку в зеленом переплете отобрал, внимательно осмотрел, но разобраться в каракулях и сокращениях не сумел и только спросил: