— Кто это? — спросила она резким голосом.

Первая женщина сказала:

— Это Inglesus.Он ищет твоего мужа, потому что ему нужна лодка.

— Здравствуй, Inglesus, —сказала старая женщина.

Переступив порог, летчик остановился в дверях. Первая женщина стояла возле окна, опустив руки.

Старая женщина спросила:

— Где Germanoi?

Казалось, ее голосу было тесно в тщедушном теле.

— Сейчас где-то около Ламии.

— Ламия.

Она кивнула.

— Скоро они будут здесь. Может, уже завтра будут здесь. Но мне все равно. Слышишь, Inglesus,все равно.

Она подалась вперед. Голос ее зазвучал еще резче.

— Ничего нового не произойдет, когда они придут. Они уже были здесь. Каждый день они здесь. Являются каждый день и бросают бомбы — бах, бах, бах. Закроешь глаза, потом откроешь их, поднимешься, выйдешь на улицу, а от домов одна пыль… да и от людей тоже.

Она умолкла и быстро задышала.

— Сколько человек ты убил, Inglesus?

Летчик оперся рукой о дверь, снимая тяжесть с больной ноги.

— Сколько-то убил, — тихо произнес он.

— Сколько?

— Сколько смог. Мы не можем вести подсчет.

— Убивай их всех, — спокойно сказала она. — Иди и убивай каждого мужчину, каждую женщину и каждого ребенка. Слышишь меня, Inglesus?Ты должен их всех убить.

Кусок оберточной бумаги сделался еще меньше.

— Сама я убью первого же, который мне попадется.

Она помолчала.

— А потом, Inglesus,потом его семье сообщат, что он мертв.

Летчик ничего не сказал. Она посмотрела на него и заговорила другим голосом:

— Что тебе нужно, Inglesus?

— Что касается Germanoi,то мне жаль. Мало что в наших силах.

— Да, — ответила она, — я понимаю. Но что тебе нужно?

— Я ищу Йоанниса. Я бы хотел взять его лодку.

— Йоаннис, — тихо произнесла она, — его здесь нет. Он вышел.

Неожиданно она оттолкнула скамью, поднялась на ноги и вышла из комнаты.

— Идем, — сказала она.

Он пошел следом за ней по коридору к входной двери. Теперь она казалась еще меньше, чем когда сидела. Она быстро дошла до двери и открыла ее. Когда она оказалась на солнце, он впервые увидел, насколько она старая.

У нее не было губ. Вокруг рта была такая же морщинистая кожа, как и на всем лице. Она прищурилась от солнца и посмотрела в сторону дороги.

— Вон он, — сказала она. — Это он и есть.

И она показала на старика, который сидел возле поилки.

Летчик посмотрел на него. Потом повернулся, чтобы сказать что-то старухе, но она уже исчезла в доме.

Мы сидели вдвоем возле ангара на деревянных ящиках.

Был полдень. Солнце стояло высоко в небе и шпарило, как огонь. Жара была страшная. Горячий воздух с каждым вдохом обжигал легкие, поэтому мы старались дышать быстро, почти не разжимая губ; так было легче. Солнце жарило нам плечи, спины, пот просачивался сквозь поры, струился по шее, груди и ниже к животу и собирался там, где брюки были туго перетянуты ремнем. Он все-таки просачивался и под ремень, где собиралась влага, неприятно покалывая.

Два наших «харрикейна» стояли всего лишь в нескольких ярдах от нас. У них обоих был тот исполненный терпения и самоуверенности вид, который характерен для истребителей, когда двигатель не работает. Тонкая черная взлетная полоса спускалась к пляжу и морю. Черная поверхность полосы и белый песок по ее сторонам, сквозь который пробивалась трава, блестели и сверкали на солнце. Знойное марево висело над аэродромом.

Старик посмотрел на часы.

— Пора бы ему уже и вернуться, — сказал он.

Мы оба были готовы к вылету и сидели в ожидании приказа. Старик поджал под себя ноги, убрав их с горячей земли.

— Пора бы и вернуться, — повторил он.

Прошло уже два с половиной часа с того времени, когда Киль улетел, и, конечно, ему давно уже пора было бы вернуться. Я посмотрел на небо и прислушался. Возле топливозаправщика громко разговаривали техники, и было слышно, как волны накатываются на берег, самолета же было ни видно ни слышно. Мы еще немного молча посидели.