— План предложил сам сэр Исаак Ньютон, — отвечал Даниель. — Он привел сравнение с охотничьей стратегией, при которой козу либо другое животное, какого не жалко, привязывают на поляне в лесу, чтобы выманить хищника туда, где его легче подстрелить. Мы не знаем, что нужно Джеку, но скорее всего это есть среди найденного в Бедламе. Мы можем начать аукцион. Мистер Тредер считает, что если мы будем участвовать в нём сами, то ничего не выйдет. Сэр Исаак предвосхитил это возражение. Он посоветовал, чтобы мы, следуя его примеру, являлись на воровскую квартиру, переодетые преступниками.

Долгое зловещее молчание. Не дожидаясь, пока соклубники придут в себя и вышвырнут его за борт, Даниель продолжил:

— По счастью, мы уже сговорились с мистером Партри, для которого такие места — всё равно что церковь для мистера Орни. Он согласен выступить нашим представителем на аукционе.

— Это ещё хуже! — вскричал Кикин. — Партри зарабатывает на жизнь тем, что ловит воров!

— Нет, нет, нет! Вы так ничего и не поняли, — сказал мистер Тредер, явно досадуя на тугодумие Кикина. — Вся суть поимщиков в том, что они сами преступники — иначе как бы они ловили других преступников?

— Вы дадите ценности вору и поручите ему отнести их на самый большой воровской рынок христианского мира с тем, чтобы продать на аукционе другому вору?

— Он вор с превосходной репутацией, — отвечал мистер Тредер. — Я и впрямь не понимаю вас, сударь, вы же сами его наняли!

На это господин Кикин мог только закатить глаза, как всякий иностранец, столкнувшийся с англосаксонской логикой. Он вздохнул и отодвинулся к краю скамьи.

— Аукцион начнётся сегодня, — объявил Даниель, похлопывая по шкатулке у себя на коленях. — Мы встретимся с Партри в нашей квартире на Лондонском мосту.

— Это следующий вопрос. Как я вижу, вы взяли на себя смелость арендовать недвижимость от имени клуба! — воскликнул мистер Тредер.

Теперь пришёл черёд Даниеля закатить глаза.

— Мистер Партри и мистер Хокстон выселили из каморки над трактиром шлюху и двадцать миллионов клопов. Если это называется «арендовать недвижимость», то «Благоразумие» — Испанская армада!

— На те деньги, что вы издержали, вполне можно было снарядить Испанскую армаду, — проворчал Орни. — Впрочем, доброе старое «Благоразумие» с меньшей вероятностью навлечёт на себя огонь из Тауэра.

Люди, сидящие под зонтами и навесами на Большом причале, не оценили красот и достоинств «Благоразумия», а некоторые даже вылезли под дождь и замахали руками — не надо, мол, сюда приставать. По большей части это были лодочники, которые опасались, что громоздкий баркас загородит половину причала и создаст им помехи на неопределённое время. Они успели высказать всё, что думают, словами и жестами, пока гребцы мистера Орни преодолевали течение со скоростью неторопливого пешехода. Однако тут на причале появился человек, который превосходил лодочников и ростом, и шириной плеч; он несколько раз прошёл по краю пирса, останавливаясь поговорить с каждым из недовольных. Все беседы были коротки и заканчивались одинаково: возмущённые лодочники поворачивали и уходили под мост. К тому времени как «Благоразумие» подошло настолько, что Орни смог бросить швартов, только этот рослый малый и остался на пристани. Он поймал трос, трижды обмотал вокруг швартовой тумбы и потянул, так что «Благоразумие», разом сократив оставшиеся футы, ударилось о причал.

— Осторожно, зазор, — предупредил Сатурн.

Пассажиры вняли его словам и, шагнув через щель между бортом и пристанью, благополучно оказались на берегу. Орни отправил «Благоразумие» в Ротерхит, и Сатурн повёл членов клуба по каменному козырьку к лестнице, то ли недостроенной, то ли бестолково ремонтируемой. Они поднялись на полусогнутых, балансируя руками, как пьяные на льду. Лестница вывела их в верхний мир моста: обычную лондонскую улицу, только висящую в воздухе на каменных сваях. Слева улица ныряла под арку старинной церкви, перегораживающей мост, справа начинался противопожарный разрыв, именуемый Площадью. Вслед за Сатурном пассажиры «Благоразумия» повернули спиной к ней и Лондону и двинулись на юг, как будто хотели осмотреть Бимбар-яму с улицы. Однако гораздо раньше — менее чем в сотне шагов за церковью — Сатурн боком втиснулся в средневековый дверной проём, такой узкий, что прямо бы он туда не прошёл. Над входом красовалась деревянная платформа размером с кухонную доску, насаженная на мачту; от неё отходили миниатюрные ванты из пеньки, изрядно подгнившие от непогоды и частично растащенные птицами на строительство гнёзд. На платформе стояла фигурка матроса с чаркой грога в руке; ниже для грамотных посетителей было намалёвано название трактира: «Грот-салинг».

Следом за Сатурном члены клуба вошли в помещение, пол которого был усыпан плетями хмеля для придания воздуху свежести (мера, надо сказать, не помогла). Немногочисленные посетители (человек шесть) сидели вдоль стен, как будто в центре трактира разорвалась граната, и их разметало по сторонам. Это были не матросы (потому что обутые) и не капитаны (потому что без париков). Видимо, в «Грот-салинге» собирался средний класс обитателей моста: шкипера, лодочники, извозчики и тому подобный люд. Все разговоры сразу умолкли, все взгляды устремились на вошедших. Трактирщик кивнул им из-за своего бастиона в углу. Члены клуба, не зная, что наплёл хозяину Сатурн, отвечали кивками и невнятным мычанием. Дверь в дальнем конце помещения вела на крутую тёмную лестницу, не нуждавшуюся в перилах: чтобы не упасть, довольно было расправить плечи, упереться ими в стены и глубоко вдохнуть. Сатурн как-то сумел её преодолеть и через ещё одну узкую дверь протиснулся в комнату.

Впрочем, члены клуба, вошедшие за ним, увидели сперва не комнату, а то, на что смотрели её окна: Лондонскую гавань, которая выглядела запруженной древесным сором, так много здесь было судов всех размеров и форм. На «Благоразумии» они почти полдня лавировали среди этого скопления, иными словами, были его частью и могли бы привыкнуть. Однако сверху, через частый оконный переплёт, картина представала совершенно иной: множество судов, каждое из которых по-своему загружалось, разгружалось, конопатилось, смолилось, красилось, ремонтировалось, драилось, покачивалось на воде под проливным дождём — казались выставленными на обозрение клубу, словно некий деспот, одержимый страстью к морской живописи, приказал вырубить все леса в государстве и забрать всех подданных в матросы, дабы написать с натуры эпическое полотно.