Примечательно, что к концу жизни Ярослав Гашек сделался похож на своего героя. Близкий друг писателя и художник (он нарисовал более 500 картинок к «Швейку») Йозеф Лада оставил словесный портрет: «Человек с маловыразительным, почти детским лицом… Гашек скорее производил впечатление заурядного, хорошо откормленного сынка из приличной семьи, который неохотно утруждает свою голову какими-то проблемами. Почти женское, безусое, простодушное лицо, ясные глаза…» Конечно, это Швейк.

И у Швейка было не «семнадцать мгновений», а значительно больше. Его многократно экранизировали. В одной только Чехословакии трижды: в 1926 году, в 30-е годы и в 1954 году, с Рудольфом Грушинским в роли Швейка. В СССР в 1943 году режиссером Сергеем Юткевичем был снят фильм «Новые похождения Швейка».

Что еще? Мне довелось побывать в Чехословакии в июле 1981 года, 13 лет спустя после печального знаменитого вторжения советских войск, и отзвук иронического Швейка явственно звучал в речах нашего гида Эмиля. Швейкование, очевидно, национальная черта и не только «У чаши».

И последнее. В Праге в 1883 году родились два писателя: Ярослав Гашек и Франц Кафка. И какие противоположные взгляды на мир. Один глядел веселыми глазами и спасался юмором и смехом. Другой пребывал постоянно в боли и в страдании. Каждый выбирает свой путь.

Вы за Кафку или Гашека?..

Франц Кафка — поистине культовое имя. Великое имя в мировой литературе. После Достоевского лишь три писателя — Кафка, Джойс и Беккет — заставили вздрогнуть мир, ибо, как отметил Теодор Адорно, «в их монологах звенит час, пробитый миром, и поэтому они волнуют сильнее, нежели то, что мир общительно нам изображает».

«Для меня Кафка, — заявляет С. Свитак, чешский писатель и публицист, — великий монументалист. Для меня Кафка — реалист XX века, который сумел лучше, чем многие так называемые реалисты, понять и типизировать не только характеры и среду, но и отношения между людьми и дьявольский облик современности, его обесчеловечивание, а вместе с тем и протест против обесчеловечивания, крик возмущения, боль и гнев».

В России у Кафки особая судьба. Сначала, до появления его книг шли только смутные слухи о том, что вот-де на Западе есть какой-то странный писатель, по ту сторону социалистического реализма, живописующий какие-то неведомые ужасы и кошмары человеческой жизни. Партийные идеологи, естественно, разом всполошились и заочно оценили Кафку как врага социализма, тайного агента вражеской литературы. Как признавался Юрий Манн, ученый и толкователь Гоголя:

«До сих пор жива память о московском профессоре, который в своих лекциях походя, но внушительно давал отповедь „этой Кафке, идеологу американского империализма“. Почтенный профессор, кстати, по профессии западник, был убежден, что Кафка — это женщина, не зря же оканчивается на „а“, что она благополучно здравствует и находится по крайней мере в идеологической близости с Пентагоном».

Однако были люди, которые знали Франца Кафку и его произведения. В «Записках об Анне Ахматовой» Лидия Чуковская вспоминает, как 31 октября 1959 года «…при чужом человеке она (Анна Ахматова. — Прим. ред.) разыгралась, развеселилась, разговорилась. Говорила все время почти одна. Пересказала нам весь роман Кафки „Процесс“ от начала до конца.

Отозвалась же о романе так:

— Когда читаешь, кажется, словно вас кто-то берет за руку и ведет обратно в ваши дурные сны.

Рассказала тут же биографию Кафки. На Западе он гремит, а у нас не издается».

Это был 1959 год… Впервые же в Советском Союзе рассказы Кафки, переведенные Соломоном Аптом, появились в первом номере «Иностранной литературы» в 1961 году. В 1965 году, к концу «хрущевской оттепели», был издан однотомник Франца Кафки «Роман. Новеллы. Притчи» в переводе Риты Райт-Ковалевой. Примечательно, что книга вышла без указания тиража, что было явным нарушением всех полиграфстандартов.

Книгу выпустили, но в предисловии предупредили: она опасна. И объяснили, почему: Кафка чужд нашей эпохе и талант у него болезненный; он не понимал своего времени, не верил в человека, боялся жизни, короче, «замыкался в собственной личности, глубже и глубже погружаясь в самосозерцание, которое мешало ему увидеть полноту жизни, многоцветность мира, где господствуют не только сумрачные тона, но сияют цвета надежды и радости».

Юрий Буйда вспоминает: «Говорили, что реальный тираж книги — около 60 тысяч экземпляров. Крали ее безбожно. Когда мне ее выдавали в библиотеке провинциального университета — только в читальный зал, упаси Бог! — библиотекарша смотрела на меня как на потенциального уголовного преступника. Рассказывали, что во всей Калининградской области было всего три черных томика».

Но книгу доставали. Читали. Ахали. Ужасались. Я сам, впервые познакомившись с Кафкой, пребывал в шоковом состоянии. Особенно меня потрясла новелла «В исправительной колонии». Помните адскую машину с бороной и офицера? «Вынося приговор, я придерживаюсь правила: „Виновность всегда несомненна!“»

На книгу Кафки, как коршуны, набросились критики. Мнения, разборы, разносы. И речь уже шла не о неведомой женщине по имени Кафка, а о вполне определенном писателе мужского рода, явного антипода метода социалистического реализма.