Шрифт:
С неприязнью относился Бодлер и к газетам.
«Какую газету ни прогляди, за какой угодно день, месяц, год, — непременно наткнешься в каждой строчке на свидетельство самой чудовищной людской испорченности, соседствующее с самым поразительным бахвальством собственной честностью, добротой, милосердием, а также с самыми бесстыдными декларациями касательно прогресса и цивилизации.
Что ни газета, от первой строчки до последней — сплошь нагромождение мерзостей. Войны, кровопролития, кражи, непристойности, истязания, преступления властителей, преступления народов, преступления частных лиц, упоение всеобщей жестокостью.
И вот этим-то омерзительным аперитивом ежеутренне сдабривает свой завтрак цивилизованный человек. В нынешнем мире все сочится преступлением — газета, стена, лицо человеческое.
Не представляю себе, как можно дотронуться до газеты чистыми руками, не передернувшись от гадливости».
Какое точное современное ощущение! Да, Бодлер — наш современник. Так и хочется обратиться к нему: дай руку, товарищ далекий!.. Но не подал бы. Гордый был человек. Чернь презирал.
Еще одна цитата из книги записок под названием «Мое обнаженное сердце»:
«Вера в прогресс — учение лентяев, учение бельгийцев. Ее можно уподобить расчету человека на то, что порученное ему дело исполнят соседи.
Не может быть прогресса (настоящего, нравственного) нигде, кроме как в человеке и посредством усилий самого человека.
Но мир полон людей, умеющих мыслить только сообща, всем скопом. Отсюда все эти Бельгийские общества.
А еще есть люди, которые умеют веселиться только в стаде. Истинный герой веселится в одиночку.
Вечное превосходство Денди…»
Так что Денди руки не подает. Денди бродит в одиночестве, и все его мысли — об утраченном эдеме:
О, как ты стал далек, утраченный эдем, Где синий свод небес прозрачен и спокоен, Где быть счастливыми дано с рожденья всем, Где каждый, кто любим, любимым быть достоин, — О, как ты стал далек, утраченный эдем!.. Для чистых радостей открытый детству рай, Он дальше сказочной Голконды и Китая, Его не воротишь, хоть плачь, хоть заклинай, На звонкой дудочке серебряной играй, — Для чистых радостей открытый детству рай. (Пер. В. Левика)Так писал Бодлер в стихотворении «Moesta et errabun-da» («Грустные и неприкаянные мысли» — лат.)
«Мы скоро в сумраке потонем ледяном», — делает вывод поэт. Апокалипсический мотив звучит в знаменитых строках «Пляски смерти»:
…Скажи, безносая, танцорам слишком рьяным, Им, тем, кто морщится в присутствии твоем: «Признайтесь, гордые, что вопреки румянам Вы чувствуете смерть всем вашим существом. Вы тоже мертвецы — и свой азарт умерьте! Увядший Антиной и лысый Ловелас, Вы все охвачены вселенской пляской смерти. В неведомую даль она уводит вас». Беспечно веселясь над Гангом и над Сеной, Не видят смертные, что наступает срок, Что дулом гибельным нацелясь в глубь вселенной, Труба архангела пробила потолок… (Пер. В. Микушевича)Бодлер, Кьеркегор, Шопенгауэр, Камю и другие пророки явственно слышали этот предостерегающий трубный звук. Воочию видели не только закат Европы, но и мира.
IV
Бодлер обладал космическим видением. Его отзывчивая душа в унисон звучала со страданиями всех живущих на земле людей. Он постигал сердцем весь этот мир разом. Он чувствовал его пульс. И не мог не понимать всей безысходности человеческой борьбы за счастье. Не умея примириться со вселенским злом, он гневно обращался к небу:
Ты — крышка черная гигантского котла, Где человечество горит, как груда праха! (Пер. Эллиса)И этот образ гигантского котла, прикрытого крышкой-небом, где человечество обречено кипеть без понимания своей высшей цели и без объяснения причин небесной кары, был невыносимо тяжел для поэта.
Бодлер не просит, как Данте, горнего «света», не выпрашивает «покоя», как Мастер у Булгакова. Он хочет просто уйти от неотвязных мыслей об окружающем мире.
«Бывают случаи, когда меня охватывает желание спать до бесконечности, но я как раз и не могу больше спать, ибо мысли никогда меня не покидают», — писал он матери 26 марта 1853 года.
К тебе взываю я, о та, кого люблю я, Из темной пропасти, где сердце схоронил; Угрюм мой душный мир, мой горизонт уныл, Во мраке ужаса, кощунствуя, живу я. Полгода там царит холодное светило, Полгода кроет ночь безмолвные поля; Бледней полярных стран, бесплодная земля Ни зелени, ни птиц, ни вод не породила… (Пер. А. Кублицкой-Пиоттух)