Вопрос о том, готова ли транспортная сеть Германии к войне, зависел от того, будет ли вестись война только с Польшей. Если предстояли боевые действия на Западе против Франции и Англии, то возникало опасение, что транспортная система просто не справится с задачей. В течение июля состоялись два экстренных заседания Совета обороны для обсуждения мер "по приведению Западного вала самое позднее к 25 августа в состояние повышенной готовности с помощью средств, которые могут быть раздобыты к этому сроку путем принятия чрезвычайных мер". Концерну Круппа и стальному картелю была поставлена задача изыскать необходимое количество металла для вооружения западного рубежа. Немцы понимали, что именно от мощи этих укреплений зависит, предпримут англо-французские войска серьезное наступление или нет, пока вермахт будет занят решением польского вопроса.

Хотя Гитлер с несвойственной откровенностью заявил своим генералам 23 мая, что вовсе не Данциг является предметом споров с Польшей, вольный город на протяжении нескольких недель в середине лета был пороховой бочкой, которая могла в любой момент взорваться и положить начало войне. В течение некоторого времени немцы нелегально переправляли в Данциг оружие и направляли офицеров обучать местные силы самообороны обращению с ним {19 июня главное командование сухопутных войск сообщило в министерство иностранных дел, что 168 офицеров германской армии "получили разрешение на проезд через вольный город Данциг в гражданской одежде на учебу". В начале июля генерал Кейтель направил в министерство иностранных дел запрос, "целесообразно ли с политической точки зрения продемонстрировать публике 12 легких и 4 тяжелые пушки, которые находятся в Данциге, или лучше скрыть их при проведении учений". Из немецких документов неясно, как немцам удалось провезти тяжелую артиллерию мимо польских таможенников.
– Прим. авт.}. Оружие и офицеров переправляли через границу из Восточной Пруссии, и, чтобы этот процесс не вышел из-под контроля, поляки увеличили там число таможенников и пограничников. Местные власти Данцига, действовавшие теперь по указке из Берлина, в ответ на это старались всячески помешать полякам выполнять их обязанности.

Конфликт достиг кризиса 4 августа. Польский дипломатический представитель в Данциге известил местные власти о том, что польские таможенники получили приказ при выполнении своих обязанностей в случае необходимости применять оружие и что если им будут чинить препятствия, то это будет расцениваться как акт насилия по отношению к польским официальным лицам, после чего польское правительство "незамедлительно применит санкции к вольному городу".

Поляки в очередной раз напомнили Гитлеру о том, что их не так-то просто запугать. Это напоминание было подкреплено сообщением немецкого посла в Варшаве, который 6 июля телеграфировал в Берлин:

"...Вряд ли стоит сомневаться, что поляки окажут сопротивление, если будет иметь место явное нарушение их прав (в Данциге)". Пометка, сделанная на полях этой телеграммы рукой Риббентропа, свидетельствует о том, что она была показана Гитлеру.

Фюрер пришел в ярость. 7 августа он вызвал в Берхтесгаден Альберта Форстера, нацистского гауляйтера Данцига, и заявил ему, что поляки вывели его из терпения. Произошел обмен сердитыми нотами между Берлином и Варшавой, причем такими резкими по тону, что ни одна из сторон не решилась их опубликовать. 9 августа правительство рейха предупредило Польшу, что повторение данцигского ультиматума "приведет к ухудшению германо-польских отношений... за что немецкая сторона ответственности нести не желает". На следующий день последовал дерзкий ответ польского правительства, в котором говорилось, что оно, как и прежде, будет реагировать на любые действия властей Данцига, направленные на ущемление прав и интересов Польши, любыми способами, которые сочтет допустимыми, а вмешательство правительства рейха будет расценивать как акт агрессии.

Ни одно малое государство, стоявшее на пути Гитлера, не говорило с ним таким языком. Он пребывал в дурном настроении, когда на следующий день, 11 августа, принимал швейцарца Карла Буркхардта, верховного комиссара Лиги Наций в Данциге, который давно шел навстречу требованиям немцев. Гитлер заявил своему гостю, что, "если поляки хоть что-нибудь предпримут, он как молния обрушится на них всеми силами, которые имеются в его распоряжении и о которых поляки не подозревают".

"Месье Буркхардт заметил, что это приведет к всеобщему конфликту. Герр Гитлер ответил, что если ему суждено начать войну, то лучше начать ее сегодня, а не завтра, что он не будет ее вести, как Вильгельм II, который не решался максимально использовать любое оружие, и что война эта будет беспощадной".

Против кого война? Против Польши конечно. Против Англии и Франции, если потребуется. И против России тоже? Гитлер наконец принял решение относительно Советского Союза.

Вмешательство России: III

Русские выступили с новой инициативой. 18 июля Е. Бабарин, советский торговый представитель в Берлине, в сопровождении двух своих помощников прибыл в министерство иностранных дел Германии и сообщил Юлиусу Шнурре, что Россия хотела бы улучшить германо-советские экономические отношения. Он принес с собой подробный меморандум о торговом соглашении, в котором фигурировал возросший список товаров для обмена между двумя странами, и сообщил, что если незначительные разногласия между сторонами будут улажены, то он уполномочен подписать соглашение в Берлине. Из отчета о встрече, который представил доктор Шнурре, явствует, что немцы остались довольны. "Такой договор, - писал Шнурре, - неизбежно окажет влияние по крайней мере на Польшу и Англию". Через четыре дня, 22 июля, советская пресса сообщила, что в Берлине возобновлены советско-германские торговые переговоры.

В тот же день Вайцзекер с воодушевлением телеграфировал послу Шуленбургу в Москву новые инструкции. О торговых переговорах он писал: "...Мы будем действовать, так как заключение соглашения, причем, чем скорее, тем лучше, считают здесь необходимым из конъюнктурных соображений. Что же касается чисто политического аспекта наших переговоров с русскими, мы полагаем, что период ожидания, предписанный... в нашей телеграмме (от 30 июня), можно считать закончившимся. Вы уполномочены снова взять нити в свои руки, не оказывая, однако, никакого давления".

На самом деле все нити взяли в руки четыре дня спустя, 26 июля, в Берлине. Доктор Шнурре получил от Риббентропа указание устроить в шикарном берлинском ресторане обед для советского поверенного Астахова и Бабарина с целью прощупать их. Русских долго прощупывать не пришлось. В своем отчете Шнурре отмечал, что "русские просидели до половины первого ночи и очень оживленно и заинтересованно говорили о волнующих нас политических и экономических проблемах".

Астахов, горячо поддержанный Бабариным, сказал, что советско-германская политика сближения отвечает жизненным интересам обеих стран, что в Москве никак не могут понять, почему нацистская Германия так антагонистически настроена по отношению к Советскому Союзу. В ответ немецкий дипломат заявил, что "политика Германии на Востоке идет сейчас совершенно другим курсом".