Шрифт:
— Да уж, пожалуйста, — улыбнулась в ответ жена.
— А уж потом отрежу, — неожиданно закончил он фразу, которую она посчитала уже законченной.
Посуда вся была убрана и вручную вымыта — Чистов не доверял тонкостенные кофейные чашки посудомоечной машине.
Они вышли из кухни и остановились в большом светлом холле. На стенах висело множество фотографий Майки и Вадика — от грудничков до студентов. Все сделаны отцом, им же любовно подобраны рамки.
На них сейчас смотрели их собственные дети, причем не менее чем в полусотню глаз.
— Ну что, я пошла, Володенька? — тихо спросила Катя.
— Давай, — так же тихо ответил он, опустив голову.
— А хочешь — пойдем в спальню? — вдруг решилась Катерина.
— К министру опоздаешь, — неловко пошутил Чистов.
— Не ерничай, — закрыла она ему рот ладонью. — И так тошно. — И уже своим обычным тоном сказала: — Пошли. Ты пока мне еще муж.
И он, как обычно, пошел за ней.
Уже в спальне попытался задать вопрос:
— А ты с ним…
— Успокойся. Нет, — четко ответила она. — Я же с тобой еще не развелась.
Хотя на самом деле — да.
И уже — через два десятка лет после первой вспышки — не единожды.
Но, как почти любая женщина, уверенная в том, что неприятная для сегодняшнего партнера информация может быть скрыта, легко сказала неправду. Хотя в данном случае вовсе не для того, чтобы избежать ответственности. А чтобы просто не причинять лишней боли.
Катерина быстро разделась, машинально отметив, что тридцать утренних минут — коту под хвост.
Ну и черт с ним. В конце концов, она первый раз в жизни изменяет старому любимому со старым мужем. Чистов тоже разделся, с удовольствием поймав восхищенный взгляд жены. Пробегать по утрам пять километров ежедневно — это действительно полезно. Хотя и не всегда помогает в семейной жизни.
Он лег рядом.
Она сама его обняла, поцеловала.
Потом легла на спину, как ему нравилось.
Он медлил.
Может — потому, что не вполне понимал свое нынешнее положение.
Может — потому, что совсем недавно, впервые в жизни, был в другой женщине.
А может — потому, что предстоящие минуты могли оказаться последними такими минутами в его жизни. По крайней мере — в его жизни с Катей.
— Ну, что же ты? — ласково спросила она.
— Может, останешься? — то ли спросил, то ли попросил он, склоняясь над ней.
В ответ она молча обняла его и притянула к себе.
Больше они ни о чем не говорили.
Ни в постели. Ни после душа.
Попрощались у выхода из подъезда, поцеловались и разошлись — она к машине, водитель уже давно ее ждал, он — к парковке, где стояла его «аудюха».
6
Владимир Сергеевич, расставшись с Катериной, на работу не поехал. Ему неожиданно стало так плохо, что вернулся домой.
Плохо не физически — пульс не изменился. Просто вдруг, вещественно и ощутимо, в его мозгу вырисовалась мысль, что жить-то больше незачем.
И не для кого.
У него в прямом смысле слова опустились руки и подогнулись ноги. Он лег на диван, не раздеваясь и не снимая ботинок. Если б кто вошел — сильно бы удивился. Да и сам себе Владимир Сергеевич сейчас удивлялся. Но, во-первых, не сильно — сил-то как раз и не было. Во-вторых, как-то отстраненно. Как бы наблюдая со стороны. Так он пролежал не менее двух часов, пока в опустевшую и отяжелевшую голову не пришла другая мысль, сколь бесхитростная, столь же и очевидная.
Он вдруг представил, что Вадька и Майка остались без отца и как им плохо, одиноко и беззащитно, несмотря на то что свое совершеннолетие оба уже давно отметили.
Вот теперь пришла боль и горечь. Даже заплакать захотелось, впервые за последние тридцать с лишним лет. Зато появились силы. И когда их стало достаточно, он встал, поправил одежду, прошелся щеткой по туфлям и двинулся на работу.
Только теперь автомобилю предпочел метро: за руль садиться было явно рано.
До работы доехал ожидаемо быстро — метропоезда пока даже в Москве ходят без пробок, — а также на удивление комфортно, народу почему-то было немного. Может, из-за серой погоды — всю ночь опять шел полудождь-полуснег — и экстремально низкого атмосферного давления: те, кто мог себе позволить, остались дома.