— Ха! Вот дурачьё! Я не в себе! Надо же такое удумать!

— Ты согласился на предложение Даниеля Уотерхауза. Почему?

— Я рассудил, что он самый надёжный из троих. Чарльз Уайт человек влиятельный, но положение его шатко; того и глядишь, ему придётся бежать из Англии. Опасно на него ставить. Ньютона я просто не понимаю. А вот Уотерхауз… он связан с Сатурном, у него есть все основания довести дело до конца. Он уже вытащил мальчишек из Флитской тюрьмы — из-за того-то сэр Исаак вчера вечером так злился…

— Это было три вечера назад, Джек, — сказал де Жекс. — А под гнёт тебя положили два дня назад, восемнадцатого.

— Надо же, как чертовски давно. Я и не уследил за временем.

— Ты продержался дольше, чем кто-либо прежде. Весть просочилась через окна Ньюгейта на улицы, и толпа распевает о тебе песенку:

— А, так вот что они орут дурными голосами? А я-то гадал. Вполне сносно для народной песенки. И очень трогательно. Надеюсь, толпа её ещё подшлифует. Народ скинется и наймёт настоящего поэта, человека со вкусом. Я бы предпочёл героические куплеты, ямбическим гекзаметром, например, и чтоб их можно было положить на музыку…

— Джек! А не пришло ли тебе в голову задуматься, почему ты слышишь меня, бесплотного призрака, в то время как никто из тюремщиков не знает, что я здесь?

— Нет, зато мне пришло в голову задуматься, почему ты не приставал ко мне целых два дня, а теперь вдруг вздумал нарушить мой покой дурацкими советами.

— Ответ в обоих случаях один. Ты стоишь на пороге врат из одного мира в другой.

— Это такой поэтический способ сказать, что я скоро окочурюсь?

— Да.

— Что ж, увидимся через минуту-другую. Я чувствую, что испускаю дух… Я слышу звон райских колоколов…

— Вообще-то звонят в Вестминстерском аббатстве, а ветер доносит сюда звук.

— Что? Кто-то умер?

— Нет. По традиции в большой колокол аббатства бьют, когда перед западным входом останавливается карета государя. Звон сзывает всю Англию в церковь, Джек, чтобы отпраздновать коронацию Георга.

— Мне местечко оставили?

— Постарайся сосредоточиться, Джек, не то колокольный звон будет последним, что ты услышишь в жизни.

— Позволь напомнить, что в противном случае я должен будут объявить себя виновным или невиновным. Что бы я ни сказал, мне дорога на Тайберн, и там я умру куда худшей смертью. Чёрт, мне почти не больно!

— Ты не забыл про важную часть плана?

— Какого? Того, что предложил доктор Уотерхауз?

— Да.

— О нет. Я вижу, куда ты меня тянешь, и я туда не хочу. Один раз ты уже провернул этот фокус: подделал письмо от неё, чтобы заманить меня в ловушку!

— Ты лежишь на полу Ньюгетской тюрьмы, на груди у тебя триста фунтов свинца, и тебе осталось жить шестьдесят секунд. Мне смешно, что в такую минуту ты думаешь, как бы не угодить в западню!

— Я просто не хочу, чтобы меня снова одурачили. Я многого не прошу: лишь сохранить чуточку гордости.

— Гордости у тебя всегда было с избытком. Принесла она тебе то, о чём ты мечтал? Нет. Тебе не гордость нужна, а вера.

— О, в бога душу!

— Ладно. А если так: хочешь ты прожить ещё девять дней и узнать, чем всё кончится?

— Если умереть значит оказаться в одной сфере бытия с тобой и терпеть твоё занудство, то повременить с этим девять дней вполне заманчиво.

— Итак?…

— Хорошо. Не один ли чёрт? Признаюсь.

— Говори громче! — попросил де Жекс. — Тебя не слышат! Всё заглушают далёкие фанфары!

— Забавно. Я-то думал, что умер, и ангелы приветствуют меня гласом золотых труб!

— Это королевский трубач возвещает вступление Георга-Людвига в Вестминстерское аббатство! А барабанный бой, который ты слышишь, сопровождает его торжественную процессию!

— Я признаюсь, чёрт побери! — заорал Джек. — А теперь уже снимите с меня эту дрянь и прогоните вон того духа!

Позже знатные господа, ставшие свидетелями этой сцены (а также многие, желавшие уверить окружающих, будто там присутствовали), станут уверять, что лицо негодяя исказил волчий оскал. Ибо Чарльз Уайт был человеком могущественным; чтобы низвергнуть, его надо было представить в общественном сознании своего рода диким зверем.