«Я хочу тебе что-то сказать».

Пауза, затем Алисон улыбнулась мне своей ясной открытой улыбкой и твердой рукой написала:

«Хорошо».

Я затрепетал от радости. Боясь, как бы миссис Кэйс не поняла, что я обманываю ее доверие, я схватил записку, скомкал, сунул в рот и проглотил. В эту минуту в комнату вошла Джейнет, неся поднос, на котором стояли стаканы с молоком и сухое печенье — очевидное доказательство того, что урок по геометрии окончен.

Через десять минут я поднялся и пожелал доброй ночи миссис Кэйс. Верная своему обещанию, Алисон вышла со мной на крыльцо.

— А на дворе в самом деле хорошо. — Она спокойно, без тени волнения смотрела в ночной, пропитанный сыростью мрак. — Я пройдусь с тобой до калитки.

Мы шли по аллее, и я старался шагать как можно медленнее, чтобы продлить то жгучее блаженство, которое я испытывал от ее близости. Алисон держалась очень прямо и смотрела куда-то вперед. Когда мы проходили мимо темного, но такого знакомого куста смородины, она сорвала листок и смяла его в пальцах — в воздухе разлился приятный аромат.

Голова у меня кружилась, весь мир колебался. Мне стоило невероятного труда ровно дышать.

— Я слышал, как ты сегодня пела, Алисон.

Она, казалось, и не заметила банальности этих слов, сказанных дрожащим голосом; я же просто ужаснулся: какая это была грубая пародия на то, что подсказывала мне моя чистая, но испепеляющая страсть.

— Да, я всерьез занялась пением. Мисс Кремб начала разучивать со мной песни Шуберта. До чего же они хороши!

Песни Шуберта! Перед моим мысленным взором встал Рейн, замки по его берегам, мы с Алисон плывем вниз по течению под горбатыми мостами на маленьком речном пароходике, выходим на берег у старой гостиницы, сад с маленькими столиками… Рассказал ли я ей все это? Нет. Я только прохрипел своим «ломающимся» голосом:

— Ты делаешь большие успехи, Алисон.

Она иронически усмехнулась и стала рассказывать о странностях своей учительницы пения, чрезвычайно требовательной и брюзгливой старой девы.

— Мисс Кремб очень трудно угодить!

Снова молчание. Вот мы и дошли до калитки, тут я должен расстаться с ней. Я увидел, что она украдкой вопрошающе взглянула на меня. А мною овладела какая-то слабость, сердце горело и трепетало. Я глубоко прерывисто вдохнул воздух. Настала великая минута посвящения — минута, когда человек становится рыцарем.

— Алисон… Не думаю, конечно, чтоб это тебя очень интересовало… но сегодня со мной произошло нечто такое… Словом, мистер Рейд сказал мне, что я могу участвовать в конкурсе на стипендию Маршалла.

— Роби!

Новость эта так удивила и заинтересовала ее, что в волнении она назвала меня уменьшительным именем. Я стоял перед ней, сжав руки, на моих обычно бледных щеках пылал румянец; я видел, что она поняла, какое огромное значение имеет для меня то, о чем я по секрету, наконец, сообщил ей.

Стипендия Маршалла — это великая вещь, даже говорить о ней попусту не следует, никогда и ни при каких обстоятельствах. Это была стипендия в Уинтонском колледже, учрежденная сэром Джоном Маршаллом сто лет назад; получить ее мог только житель графства Уинтон и выражалась она в огромной сумме — сто фунтов стерлингов ежегодно в течение пяти лет. В ней нашла свое проявление страстная тяга шотландцев к прогрессу, просвещению, желание дать «местным ребятам» возможность выйти в люди. Великие мира сего впервые проявляли свое величие, завоевывая эту стипендию: как-то раз, когда умер один известный государственный деятель, уроженец Уинтона, чье имя почтительно произносили во всех уголках мира, высшей данью уважения, отданной ему, были несколько слов, глубокомысленно произнесенных его соотечественником, который когда-то учился с ним в Академической школе: «М-да… Помню тот день, когда он получил стипендию Маршалла».

— Никогда мне ее не видать, — сказал я тихо. — Но я хотел, чтобы ты первой знала, что я буду пытаться.

— Я думаю, у тебя есть все основания ее получить, — великодушно сказала Алисон. — А как изменится вся твоя жизнь, если ты ее получишь!

— Еще бы, — ответил я. — Все тогда будет иначе.

Я невидящим взглядом смотрел на нее. С языка моего готовы были сорваться слова любви и нежности. Но я не мог их выговорить. Волнуясь все больше и больше, я переступал с ноги на ногу.

— Надеюсь, мне можно не садиться за книги до конца каникул, — сказал я.

— О, я тоже надеюсь, — промолвила Алисон.

— В понедельник я уезжаю с Гэвином на Лох.

— В самом деле?

Воцарилось трепетное молчание.

— Ну, спокойной ночи, Алисон.

— Спокойной ночи, Роби.

Мы расстались внезапно и сухо. Вот я опять все испортил, как всегда. И тем не менее, когда я шел по Драмбакской дороге, мир представлялся мне по-прежнему прекрасным, по-прежнему полным чудесных обещаний.