Юноша молча смотрел на нее.

— Наверно, сдохла, — сказала она дрожащим голосом. — Думаю, пес не смог перенести смерть хозяина. А ты, Джеймс? Ты смог перенести ее?

Энтони дал вопросу повиснуть в воздухе и заговорил сам.

— Кентавр будет убивать еще и еще. Будет. Есть только один способ остановить его. Если ты не можешь пойти в полицию, скажи мне, где он. Я сам схожу к нему. Он должен сидеть за решеткой где-нибудь подальше отсюда.

— Вы были бы рады всех нас упрятать за решетку!

— Нет. Не был бы. Я был бы рад, если бы ты без опаски ходил по улицам. Я был бы рад, если бы ничто не грозило твоей матери и твоим будущим детям. Я был бы рад жить спокойно. Не хочу, чтобы в мою жену стреляли еще раз!

— Если бы вы знали о моих делах, то тоже захотели бы отправить меня в тюрьму.

— Ты не Кентавр.

Джеймс отвернулся, но не спешил уходить.

— Вы абсолютно ничего не знаете.

— Это я знаю.

Казалось, наступившее молчание продлится целую вечность. Затем Джеймс шагнул к дверям и, не оборачиваясь, бросил:

— Кентавр у тетки. Она живет в Ратленде. Кейси Энджерс.

— Кто может это подтвердить? — спросил Энтони.

— Фостер сказал мне. Кентавр во всем ему признался. Машина, в которой он сидел, когда стрелял в вашу жену, стоит на стоянке у теткиного дома.

— Полиция подобрала осколки бокового стекла, — сказала Кэрол. — Они могут сличить их.

— А если повезет, то и пистолет найдут, — добавил Энтони, глядя вслед юноше, взявшемуся за ручку двери. — Спасибо, Джеймс.

— Не надо было ему убивать Рыжую Гриву. — Он перешагнул через порог, а затем обернулся и посмотрел в лицо женщины. — Пес теперь мой, — сказал он. — Мама Рыжегривого отдала его мне.

Кэрол подождала, пока захлопнется дверь, и, обернувшись к мужу, оказалась в его объятиях.

— Похоже, я начинаю верить в чудеса, — прошептала она, утыкаясь ему в плечо.

Энтони крепче прижал ее к себе. Потому что и сам начинал в них верить.

Энтони смотрел на законченную фреску, обуреваемый целой гаммой чувств. Габриель пользовался приглушенными цветами, но образы у него получались яркими. Одна сцена переходила в другую. Иисус, въезжающий в Иерусалим на ослице; Иисус, шествующий по водам; Иисус, молящийся в Гефсиманском саду и на Тайной Вечере; Иисус на кресте; Иисус воскресший.

Ни один из ликов Иисуса не повторялся. Как и на картине, подаренной церкви Глорией Макуэн, у всех Спасителей были разные лица и разный цвет кожи. Иисус, председательствующий на Тайной Вечере, был азиатом, а его апостолы представляли собой смесь рас и национальностей. Иисус в Гефсиманском саду был испанцем, одетым в точности как сам Габриель, вплоть до татуировки на левой руке. Иисус на кресте был белым, а воскресал в образе негра.

Иисус, шествовавший по Генисаретскому озеру, был женщиной, чем-то напоминавшей Кэрол.

При первом же взгляде на фреску у Энтони сжалось сердце. Найдутся люди, которые ничего не поймут, люди, которые сочтут это кощунством. Ему было жаль их, потому что эти образы были сущностью и воплощением христианства. Он верил, что человек по имени Иисус одобрил бы фреску.

На мгновение ему показалось, что он ощущает это одобрение. Что-то коснулось души, словно некто, стоящий рядом, притронулся к его плечу. Он находился в помещении бывшего магазина, где Богу, казалось, нечего делать, испытывая чувство, которого не ощущал с добрых старых времен. И чувство это было сильнее, увереннее, ярче, чем когда-либо прежде.

Он инстинктивно обернулся, но в помещении никого не было. Лишь фреска да изображение, глядевшее на него с алтарной стены. Священник был один, как всегда, но чувствовал себя небывало спокойным и уверенным.

Он склонил голову, однако слова молитвы не шли на ум. И вновь разочарование принялось воевать с верой. Ему хотелось закричать, приказать ушедшему спокойствию вернуться и снова наполнить его душу. Но чем яростнее он боролся за то, чтобы удержать в душе прекрасный миг полной безмятежности, тем хуже это ему удавалось.

Энтони стоял с опущенной головой, пока боль не стала невыносимой. Он выпрямился и шагнул в сторону своего кабинета, когда входная дверь распахнулась настежь и в церковь вошел Габриель.

Из-под распахнутого, несмотря на обильный снегопад, пальто виднелась мятая рубаха, руки были засунуты в карманы джинсов.

— Что скажете, падре? — спросил он.

Впервые Энтони посмотрел на молодого человека сквозь призму собственной боли и увидел перед собой юного странника. Всю жизнь Габриель боролся за существование, и его шедевр вылился из глубин души, измученной нечеловечески трудным детством.