– Не бойся, Эндрю, – сказала она. – Если со мной что-нибудь случится, ты поедешь к Лиззи и будешь жить с ней. Доктор Гиффен все устроит.

Огонь пылал ярко, но ее слова ледяными осколками упали мне в сердце.

Накануне зимних каникул меня вызвали в кабинет директора. Я постучал, и директор сам открыл дверь. Это был высокий, мрачный человек с несоразмерно большим бледным лицом, спокойными глазами и темными волосами, прилипавшими ко лбу.

– А, Эндрю, – приветствовал он меня. – Заходи. Поговорить с тобой пришел доктор Гиффен. Я вас оставлю наедине. – И он устремился куда-то прочь по коридору.

Доктор Гиффен стоял у стола. Запах эфира перебивался застоялым казенным запахом школы. Когда я вошел, доктор обтер край стола носовым платком и присел. Я остановился перед ним.

– Эндрю, – заговорил он. – Твоя мама тяжело больна. – По привычке он говорил негромко, хотя никто не подслушивал. Каждое его слово звучало доверительно и страшно.

– Ей становится хуже, – продолжал он. – Скоро ей понадобится постоянная помощь. Я предлагал найти сиделку. Ей это вполне по средствам. Но она отказалась от сиделки. Говорит, что за ней будешь ухаживать ты.

По голосу врача я понял, что он такое решение отнюдь не одобряет.

– Да, да! – взмолился я. – Конечно. Я сумею. – Я был счастлив узнать, до какой степени мать полагается на меня.

– Не уверен, что ты справишься, – возразил он. – Это и профессионалу будет нелегко. – Маленькие глазки еще больше сузились в раздумье.

– Я могу, – повторил я. – Разрешите мне! Он все еще колебался.

– Пожалуйста! – настаивал я.

Доктор испустил протяжный вздох и побарабанил пальцами по столу.

– Хорошо, – сказал он. – Мы попробуем. Какое-то время.

Школьное начальство позволило мне задержаться после каникул дома. Я прекрасно понимал, что подобная льгота предоставлена мне лишь потому, что доктор Гиффен и все прочие думали, будто жить маме осталось недолго. Но я не смирялся. Я не мог представить себе, как буду без нее, а потому решил, что умереть она не должна. Я ей не позволю. Посвящу ей всю свою жизнь, как святые, что ухаживали за прокаженными.

У меня были союзники. Ближайшая соседка, миссис Мактаггарт, жена старого констебля, вызвалась готовить для нас каждый день обед. Миссис Маккаллум, жена пекаря, каждое утро заносила свежий хлеб и булочки. Миссис Харриган, чей муж умер в завале много лет назад, раз в неделю стирала белье. Мисс Балфур, как обычно, приносила книги и журналы и оставалась поболтать.

Мать с готовностью приняла новый образ жизни. Всякий раз, когда ей требовалось пройти по дому, она опиралась на меня. Она ничего не весила – вот к чему я никак не мог привыкнуть.

Она готовила меня к неизбежному.

– Эндрю! – говорила она. – Чтобы я могла на тебя полагаться, ты должен уже сейчас научиться все делать правильно.

И так, словно бы играя, я учился приподнимать ее, прислонять к изголовью, подсовывать судно, а потом опорожнять его. Я стирал полотенце, которым она обтиралась.

Я привык выполнять эти поручения и делал все с радостью. Что угодно, лишь бы она не умерла.

По мере того, как мать слабела, игра становилась реальностью. Однажды утром я разбудил ее, отдернул занавески, наполнил таз теплой водой и поставил его у кровати. Я уже собирался выйти из комнаты, когда мать усталым голосом обратилась к мне:

– Сегодня тебе придется мне помочь.

Она не могла даже расстегнуть пуговицы ночной рубашки. Я помог ей, потом снял рубашку через голову и впервые увидел обнаженное женское тело.

Мать потянулась за полотенцем, начала обтираться, но ее пальцы так ослабели, что полотенце выскальзывало.

– Не получается, – сказала она. – Давай ты.

Она легла навзничь, и я начал обтирать ее тело. Ребра, темные соски, торчавшие из груди, ставшей совсем плоской. Я обмыл ее живот, дивясь серебристым полоскам на коже.

Тут я остановился, не решаясь продолжать.

– Это еще далеко не все, – сказала она, не сводя с меня своих зеленых глаз.

Я намылил губку и продолжал свое дело. Мать раздвинула ноги, чтобы я протер их изнутри и в глубине между ногами.

Я вытер ее насухо и помог перевернуться. Теперь, когда я избавился от ее пристального взгляда, мне стало легче. Обтирая мать от плеч до пяток, я дышал свободнее. Потом обсушил влажное тело и втер смягчающий крем, который доктор Гиффен дал от пролежней, что уже расцветали на увядавшем теле.

Закончив, я снова помог матери повернуться и надел на нее чистую рубашку. Она откинулась на подушки.

– Эндрю! – шепотом позвала она. Мне пришлось взглянуть ей в лицо.

– Спасибо! – сказала она.