– Ты вредил мне везде, где только мог, – бросил Ипполит Сергеевич, вздернув подбородок. – Из-за тебя я потерял уйму денег!

– Это не повод убивать мою дочь, – прошипел Белозеров, и его глаза сверкнули.

– Это вышло случайно! Никто не виноват, что она села не в ту машину!

– Ты еще скажи, что такая ей выпала судьба. – Белозеров с вызовом сощурился, его губы растянулись в тонкую, злую линию.

– И скажу. Потому что от судьбы не уйти. Зачем ты сюда явился?

– Да так, – хмыкнул Белозеров. – Пожалуй, я был не прав, что заказал тебя Ангелу.

– Да? – с сомнением протянул Ипполит Сергеевич.

– Да. Потому что такие дела надо делать самому.

И с этими словами Белозеров достал из-за спины короткоствольный автомат.

– Берегись!

– Папа!

– Мочи его!

– Бах! Бах! Бах! Тра-та-та!

Крики, мат, стрельба, вопит кто-то раненый, стонет другой, раненный смертельно.

– Стреляй! Стреляй! А-а!

– Прикрой меня!

– Ложись!

…Быстрее всех сориентировался капитан Калиновский. Пока люди Шарлаховых и люди Белозерова с упоением истребляли друг друга – то и дело по ошибке попадая в своих же, – капитан бросился на сухие листья, уполз за какое-то поваленное дерево, отдышался, огляделся и, улучив момент, удрал, петляя среди сосен.

– Калиновский уходит! Мочи гада!

– Мочи мента!

Поляна наполнилась грохотом и треском автоматных очередей. Но удачлив, баснословно удачлив был капитан Калиновский, всем служивший за деньги и со всех сливок снимавший пенки. Одна из пуль только чиркнула его по щеке, все остальные прошли мимо. Согнувшись в три погибели, он бежал, не разбирая дороги, как можно дальше от места, где творилась кровавая разборка. Остановился он только тогда, когда перед глазами уже замельтешили огненные колесницы, и в боку стало колоть просто невыносимо. Позади еще стреляли, и кто-то кричал, кто-то матерился, но Калиновскому не было до этого никакого дела.

– А пошли вы все, – почти беззлобно бросил он и, отдышавшись, вытер со щеки кровь и неспешно зашагал по направлению к шоссе.

…Ты стреляешь, стреляешь, кладешь пулями все, что движется, а потом раз – автомат заклинило, и ты беззащитен, как младенец. И какой-то сопляк, у которого даже молоко на губах не обсохло, убивает тебя, матерого волчищу, закоснелого киллерюгу, выстрелом в упор.

А его кладет Ипполит Шарлахов, а Шарлахова ранит Белозеров, но его в свой черед подстреливает Владислав. Крутится, вертится кровавая карусель.

– Сдохни! Сдохни!

Бах! Бах! Тра-та-та!

И кто-то, уже напрочь выпавший из угара боя, стонет: «Мама! Помогите!» – но помогать никто, само собой, не собирается. Может, даже еще добьют, чтобы ты их не доставал своим нытьем.

Стрельба все реже, реже и реже. Поляна усеяна телами раненых и убитых. Немногие, оставшиеся в живых, засев за деревьями, поспешно перезаряжаются. Горе тому, у кого кончились патроны. На войне как на войне: нет оружия – равняется смерть.

– Шарлахов! – кричит несгибаемый Белозеров. – Я тебя убью!

– Я сам тебя убью, – вполголоса отвечает флибустьер.

У него нет запасной обоймы, он дергает щекой, в его глазах горит мрачный огонь – словно зарево всех сожженных пиратами кораблей. Владислав, сидящий возле него – младший Шарлахов ранен в ногу, – трогает его за рукав и протягивает ему свою обойму. Отец молча благодарит его взглядом. Это не прощение, до прощения еще очень далеко, но это хотя бы что-то.

– Ипполит, – продолжает куражиться Белозеров, – ты еще не сдох?

– Нет! – кричит пират.

– Ну и хорошо! Сейчас я тебя прикончу!

Но добраться до Шарлаховых нелегко, потому что приходится отвлекаться на Охотника, который стреляет без промаха и кладет подряд всех врагов. Волей-неволей ему приходится сражаться на стороне Ипполита и его сына, потому что люди Белозерова ведут по нему огонь, а отступать некуда. Спереди кусты, слева трухлявая береза, а позади – яма, которую недавно вырыл он сам.

Бах! Бах! Бах!

С Белозеровым остались двое человек, все остальные либо ранены, либо убиты. Сумасшедший азарт вдохновения горит в его глазах.

– Отвлеките его, – шепчет он своим людям, указывая на Охотника, засевшего за деревом.

– А вы, босс?

– Шарлаховы мои, ясно? Я их никому не отдам!

И по его лицу ясно, что возражать бесполезно.

Тра-та-та-та-та!

Вороны мечутся над поляной, не понимая, что творится, и громкими воплями выражают свое неодобрение. Охотник чувствует жгучий удар в правое плечо и понимает: попали. Что ж, придется стрелять левой рукой, хотя она еще не совсем оправилась после ранения.