— Точно.

— Вот сейчас, например, спорю на что хочешь, тебе не терпится проглотить таблеточку. И тогда тебе станет глубоко наплевать на всех этих богатеньких козлов, которые сидят и ломают себе голову, кто ты мне — мать или любовница.

Не выпуская коробочки из левой руки, правой он обнял меня за плечи. Я потянулась за лекарством, но он поднял руку высоко над головой, так, что мне было ее не достать:

— Нет, нет и еще раз нет. Сегодня вечером играем в естественность. И ты не притронешься к этому дерьму.

Он высыпал таблетки в пепельницу.

— Что ты натворил, Арно? За кого ты себя принимаешь? Кто дал тебе право?..

— Разумеется, у меня нет никаких прав. Я всего лишь домашнее животное. Разве не так? Поводка только не хватает. Ты завела меня от скуки. Моя задача — производить в квартире немножко шума. Ты считаешь меня очень славным. Единственная закавыка — ты меня не гладишь. Почему? Что мешает тебе сделать следующий шаг? Чего ты боишься, а, Эжени?

Я попыталась отодвинуться, оттолкнуть его, но он сжал мое плечо словно клещами. Да-да, ответь-ка ему, Эжени, почему ты его не гладишь? А главное, расскажи ему, почему ты не гладишь его, когда он бодрствует, зато втихаря пользуешься им, когда он спит? Порочная ты баба. Развратница.

Он потерся плечом о мое плечо — точь-в-точь ласковый котик. Уткнулся носом мне в шею и мяукнул. Строгого вида брюнетка за соседним столиком бросила на нас исполненный отвращения взгляд. Я замерла. Я и не догадывалась, что смущение может достигать таких масштабов, пропитывая каждую клетку тела сильнодействующим ядом. Каждая мышца, каждая частичка моего существа были поражены им и корчились от боли. Беспомощная, я не могла пошевельнуться. Он легонько поскребся ногтями о мою руку, оставляя на сухой коже белые полоски: «Ну же, погладь меня, Эжени. Я твой любимый котик». Он прижал мою ладонь к своей голове. Мне хотелось отхлестать его по щекам, вцепиться в него зубами или выдрать, как дерут дерзкое животное. Где-то поблизости засмеялся официант — ясное дело, он смеялся надо мной. Над чем еще здесь можно смеяться? Ну и дура, вы только посмотрите! А парень-то, парень! Как будто нарочно выставляется. Что, захомутала тебя старуха? Нет, это ж надо, смех, да и только. Смотрите, все смотрите, больше такого не увидите. Пользуйтесь случаем. Эжени пошла ва-банк и явно продувает. Какая драма! Умора. Ха-ха-ха! У меня кружилась голова, и почва уходила из-под ног. Мне казалось, еще миг, и я перенесусь в иное измерение, где нет верха и низа, лица и изнанки. Только невесомость и рыхлая пустота, в которой я сгину навсегда. «Отвечай, Эжени», — мурлыкал мне на ухо мальчик-кот. В его голосе звучали плаксивые ноты, и я подумала, что сейчас схвачу нож и перережу эту хрупкую глотку, чтобы услышать его последний крик. С откровенным нахальством он приблизил свое лицо к моему, высунул свой узкий язык и принялся лизать мою щеку — ровно в тот миг, когда нам принесли еще по бокалу вина. Звякнуло стекло по пластику стола. Благодаря холодной влаге этого молодого языка на коже моя кровь наконец нашла дорогу к сердцу. Я смогла вовремя встать и, пошатываясь, сделать несколько шагов к двери, на сей раз не задумываясь над тем, как выгляжу в глазах пожираемой любопытством публики. Может, нам даже аплодировали, но мне уже было все равно.

Когда я вышла за порог, дождь швырнул мне в лицо горсть ледяных капель. Кое-как я сумела добраться до конца улицы. Прислонившись к фонарю, позволила себе раствориться в ореоле света и восхитительном дожде, охладившем мои мысли. Я увидела, как он идет ко мне, поплотнее запахнув свою кургузую курточку и шлепая кроссовками от лужи к луже. Он снова танцевал свой звериный танец. И по-звериному гордился собой. У него был вид довольной собаки. Поравнявшись со мной, решительно взмахнул рукой и влепил мне пощечину — звонкую, точную, исполненную холодной ярости. В его глазах сверкнул злобный огонь, полоснувший меня как кинжалом. Скривив губы в подобии улыбки, он процедил: «Ну наконец-то!» — тоном, каким возвещают: виктория! И добавил: «Мне в тысячу раз больше нравится, когда ты не притворяешься».

Я ничего не видела, поэтому мне трудно сказать, что в точности произошло. Я даже не знала, что Арно вернулся. У себя в спальне я спокойно разглаживала складку на блузке, когда вдруг услышала шум и грохот. Прибежав в гостиную, обнаружила их сидящими рядышком на диване с видом воплощенной невинности. Но хрустальная пепельница валялась на полу, разбитая на мелкие осколки. Как будто играем в детскую игру, мелькнуло у меня. Раз-два-три, замри. Мне выпало водить, я считала, уткнувшись лбом в стенку, пока Эрмина с Арно дурачились и корчили рожи у меня за спиной. Но, стоило мне повернуться, они застыли словно два изваяния. Уже не в первый раз меня посещало неприятное ощущение, что я опять пропустила самое интересное. Да они же просто издеваются над тобой. Поди-ка узнай, что они тут делали. Ты уверена, что у них не дошло до секса? В конце концов, в их возрасте это нормально. Требовать ответа было бесполезно. Щеки у Эрмины пылали румянцем. Увидев меня, она бесцветным голосом произнесла: «Я уронила пепельницу. Извини». Чего она хотела — поцеловать Арно или убить его? Этого уже никто никогда не узнает.

Затем я заметила за диваном две шоколадного цвета полотняные сумки на колесиках. Неужели Эрмина собралась переезжать, удивилась я. Оказалось, ничего подобного. Арно встал, взял сумки и перенес их в мою спальню.

— Что это? — спросила я.

— Мои вещи.

— Все?

— Да, все. Если ты не против, я поживу тут некоторое время.

— Пожалуйста. Если объяснишь мне, в чем дело.

— Я поссорился со своей подругой. Из-за тебя.

Он сказал это без всякого раздражения. Тем не менее, своими словами он разбудил дремлющий вулкан и перевернул весь привычный порядок мироустройства. Подобные высказывания опасны — они, как бомбы, уничтожают все сущее. После них жизнь приходится начинать заново, с нуля. Вместе с тем, я уже успела понять, что Арно — из тех мужчин, которые с легкостью бросаются такими вот заявлениями, на которые не знаешь, что ответить. В общем, я стала невольной виновницей трагедии. Произнесенная им фраза состояла из нескольких слоев, и я попыталась проанализировать каждый. Во-первых, подруга. А ведь я даже не дала себе труда вообразить, что в его жизни может существовать некто, именуемый подругой. Вся манера его поведения, его текучая подвижность и грация на грани невесомости входили в вопиющее противоречие со словом «подруга», которое висло на нем тяжелым якорем, не давая ему уплыть в открытое море.

Я принялась освобождать один из шкафов, чтобы он мог разложить там свои вещи. Двигалась я механически. Что еще мне оставалось? Ведь это я была во всем виновата.

Кто же она такая, эта самая подруга, согласившаяся мириться с нашей странной сделкой? Кем должна быть девушка, готовая каждую ночь предоставлять Арно в мое пользование? Наверное, она его любит, иного я не допускала — нет, только не с ним. Скорее всего, они живут в крошечной двушке, в дешевом районе, где-нибудь возле конечной станции метро. Квартира заставлена типовой мебелью, купленной ими в одном из гипермаркетов парижского предместья. Они вместе выбирали низкий столик в японском стиле, радовались, предвкушая, как хорошо он будет у них смотреться, и ссорились, собирая его, потому что подруга неправильно вгоняла штыри, а значит, долго столик не продержится. Они наслаждались этим убожеством, обещая друг другу, что когда-нибудь все изменится, что удача наконец улыбнется им, потому что они красивы и молоды, а будущее таит немало сюрпризов. По вечерам подруга отпускала его, отрывала от себя, хотя понятия не имела, чем он занимается, пока она его не видит. Я-то думала, что днем Арно работает официантом в ресторане, а на самом деле он, вероятно, большую часть времени проводил с ней. По ночам, оставаясь одна, она лежала и думала о том, что сейчас он со мной — с женщиной, платившей ему за это деньги. Нетрудно догадаться, в каком образе она меня представляла — богатая развратница, ужас, да и только. Это было похищение, кража, насилие над ее личной жизнью. И это унижение повторялось каждый день, когда в половине седьмого вечера он в последний раз целовал ее перед тем, как идти ко мне. Я вовсе не считала Арно садистом, но не исключала, что он испытывает определенное удовольствие при виде измученной тревогой девушки, которой, бросив взгляд на часы, сообщает: «Пора, дорогая». Настоящим монстром оказался именно он. Тот, кого любят и кто сам искренне любит, ни за что не пойдет на подобную сделку.