Моруа Андре
Шрифт:
— Мне доставляет такое удовольствие видеть вас, что я поневоле вспоминаю свою юность. В шестнадцать лет я вот так же жаждал встретить на улицах Лиможа молодую женщину, которую звали Дениза Обри.
— Вы любили ее?
— Да, и она надоела мне, как я надоем вам, если не буду размерять дозами мое счастье.
— Но почему? — спрашивала я. — Вы не верите во взаимную любовь?
— Даже взаимная любовь ужасна. Одна женщина сказала мне однажды фразу, которую я нашел очень удачной: «Когда в любовных отношениях все идет гладко, то это нелегкая штука, когда же они не ладятся — это ад». Так оно и есть.
Я не ответила. Я решила предоставить ему вести меня и делать со мной что он захочет. Через несколько дней мы были вместе в опере. Шел мой любимый «Зигфрид». Для меня было громадным наслаждением слушать его рядом с тем человеком, который стал моим героем. Во время «Шепотов леса» я бессознательно положила свою руку на руку Филиппа. Он повернул голову и взглянул на меня вопрошающим и счастливым взглядом. Когда мы возвращались домой в карете, он в свою очередь взял мою руку, поднес ее к губам и потом уже не выпускал. Когда карета остановилась перед дверью, он сказал мне: «Спокойной ночи, милая». Я ответила весело, но с некоторым волнением: «Спокойной ночи, мой взрослый друг».
На другое утро я получила от него письмо, которое он прислал с посыльным и которое написал ночью:
«Изабелла, это исключительное, требовательное чувство, это не только дружба…»
В нескольких фразах он описал мне романтические настроения своего детства; он рассказывал о женщине, которую звали «королевой», потом Амазонкой, и образ которой неотступно преследовал его всю жизнь.
«Этот тип женщины, так пленявший меня, оставался всегда неизменным. Она должна была быть хрупкой, несчастной и в то же время немножко легкомысленной, хотя и благоразумной. Авторитетность Рене, например, совершенно не вязалась бы с этим типом. Но когда я увидел Одиль, я почувствовал в тот же миг, что встретил ту, которую так долго ждал. Что сказать о Вас? В Вас заключается частица этой таинственной сущности, которая составляет для меня всю ценность жизни и отсутствие которой заставляло меня желать смерти. Любовь? Дружба? Какое значение имеет слово? Это чувство нежное и глубокое, большая надежда, огромная теплота. Милая, я жажду коснуться Ваших губ и Вашей шеи, ласково провести пальцами по короткой жесткой щеточке Ваших стриженых волос.
Филипп».Вечер мы должны были провести вместе. Еще накануне было решено, что мы пойдем слушать русскую музыку и встретимся в зале Гаво. Войдя туда, я сказала ему с улыбкой:
— Добрый вечер… Я получила ваше письмо.
Он принял довольно холодный вид и ответил:
— Ах да!
Потом он заговорил о другом. Но в карете, когда мы возвращались домой, я подставила ему свои губы и свой затылок, которых он так долго жаждал.
В следующее воскресенье мы пошли с ним в лес, в Фонтенбло.
— Вы такая вагнерианка, — сказал он. — Мне хочется показать вам одно место, около Барбизона, которое страшно напоминает мне подъем в Валгаллу. Это нагромождение скалистых глыб, под соснами, которые поднимаются к небу. Исполинский хаос, но хаос вполне упорядоченный. Словом, настоящие «сумерки богов». Я знаю, что вы не любительница пейзажей. Но этот должен вам понравиться, потому что в нем есть немного «от театра».
Я одела белое, совершенно гладкое платье, чтобы самой походить на валькирию. Филипп сказал мне комплимент по поводу моего туалета. Несмотря на все мои старания, ему редко нравились мои платья; почти всегда он окидывал их критическим взглядом и ничего не говорил. В этот день я видела, что ему доставляло удовольствие смотреть на меня.
Лес был, действительно, красив и соответствовал его описанию. По огромным скалистым глыбам, поросшим мхом, змеилась извилистая тропинка.
Мы стали карабкаться вверх. Филипп несколько раз брал меня за руку, а иногда, чтобы помочь мне перескочить с камня на камень, охватывал меня своими сильными руками. Наконец мы растянулись на траве, и я оперлась головой о его руку. Сосны окружали нас кольцом, подобно глубокому темному колодцу, который открывался в синее небо.
V
Я не раз ломала себе голову, чего хочет от меня Филипп. Собирается ли сделать меня своей любовницей или думает жениться на мне. Я любила в нем все, вплоть до этой неопределенности. Филипп должен был стать вершителем моей судьбы. Надо было, чтобы решение исходило от него одного. Я доверилась ему и терпеливо ждала.
Иногда более определенные намеки как будто проскальзывали в его словах. Филипп говорил: «Я должен свозить вас в Брюгге; это очаровательное место… и мы с вами еще ни разу не ездили никуда вместе». Мысль о поездке с Филиппом пленяла меня; я улыбалась ему с нежностью, но в следующие дни об отъезде уже не было речи.
Июль стоял знойный. Все наши друзья постепенно разъезжались кто куда. У меня не было охоты покидать Париж; это значило бы удалиться от Филиппа. Как-то вечером он повел меня обедать в Сен-Жермен. Мы долго сидели на террасе. Париж раскинулся под нашими ногами — черный океан, в котором отражались мерцающие звезды. Парочки смеялись в темноте. Пение доносилось из буковых аллей. Совсем близко около нас стрекотал кузнечик, навевая тихую дремоту. На обратном пути, в карете, он говорил мне о своей семье и несколько раз повторил: «Когда вы приедете в Гандумас… когда вы познакомитесь как следует с моей матерью»…