Лица их находились совсем близко друг к другу, Сара с отчаянием смотрела в глаза Шарлю, сверкавшие между ресницами. Затем вдруг он прислонил свою голову к ее груди с прежней грацией, всегда заставлявшей сильнее биться ее сердце. Даже теперь это движение тронуло ее сердце, хотя все — и он, и она сама, — казалось ей чем-то нереальным, воображаемым. Глядя на абрис его темной головы, на его крепкие, тонкие руки, ухватившие с такой силой хрупкое плетеное кресло, что под его белой кожей ясно обрисовались суставы, она испытывала какое-то странное нереальное чувство, в то же время не лишенное нежности к нему. В этом чувстве не заключалось страстного желания жить, заставившего ее тогда, в ту пылкую майскую ночь, отвечать на его поцелуи. Взамен этого она испытывала какую-то грусть и сознание, что счастье не может быть найдено вновь в сердцах их обоих.

Шарль поднял голову. Его глаза умоляли ее. Его лицо, выражавшее такое беззаветное обожание, казалось моложе, утонченнее и более одухотворенным.

— Сара, — шептал он, — красавица, любимая!..

А в ответ Сара жалобно и слабо проговорила:

— Ах, если б я любила вас!..

Она внезапно испытала чувство изолированности и в этот момент ясно поняла, что никогда, никогда не полюбит вновь!

Положив свои руки на руки Шарля, она с усилием произнесла:

— Вернемся.

Он поднялся вместе с нею. Лицо его было бело как мел, глаза же горели мрачным огнем, и так как она стояла отдельно от него, то он вдруг схватил ее и крепко прижал к себе.

— Вы думаете, что я не могу вас достать, не могу согреть своим огнем? Вы мне бросаете вызов после того, как уступили? Вы насмехаетесь надо мной, говоря мне отвратительные маленькие пошлости. Но я отвечаю вам, что я люблю вас, люблю... Вы можете сохранять такую равнодушную позу, — женщины так поступают и чувствуют себя еще более добродетельными вследствие этого, — но я говорю вам: я хочу вас иметь!

Он отогнул назад ее голову и так близко поднес свое лицо к ее лицу, что говорил почти у самых ее губ.

— Красавица... Обожаемая... Только один-единственный маленький часок!.. Сюзетта!.. Сюзетта!..

Сара испытывала сильнейшее унизительное желание плакать, плакать потому, что она не могла любить, и потому, что Шарль страдал. Она знала, что теперь, если этого не было раньше, он действительно любил ее.

Она оглянулась. В этот яркий, солнечный день все дышало миром и спокойствием, все цвело и благоухало. И зачем эта страсть явилась в мир, чтобы терзать души тех, кто ее испытывает?

Внезапно слезы хлынули у нее из глаз, и она зарыдала в объятиях Шарля.

— Все испорчено, — шептала она задыхаясь, — все ушло, исчезло... и я не могу ничем помочь...

Он старался ее успокоить, посадил ее снова в кресло и стал опять на колени возле нее, целуя ее, но его поцелуи уже были другого рода и имели целью утешить ее.

Успокоившись, Сара сказала:

— Я хочу уйти ненадолго и побыть одной. Я скоро вернусь.

Шарль отпустил ее. Он глядел ей вслед, пока она не исчезла за деревьями. Сердце его болезненно сжалось, частью от страха, частью от досады, когда она прошла не оглянувшись.

Он не хотел признать свое поражение. Но он почти победил и победит снова. Он должен, он не может не победить! Сара была лихорадкой, съедающей его силы.

Ведь она могла так легко освободиться от Коти! Никто бы не стал осуждать ее. Общество, в котором она вращалась, восхищалось ее изумительной верностью своему долгу. Ну, а как только она будет свободна, они тотчас же поженятся...

Он начал испытывать легкий страх, что может потерять ее, и эта мысль преследовала его.

— Я не могу, не могу, — шептал он, тяжело дыша. — Не хочу допустить этого!

ГЛАВА VII

Другие предпочтут любовь иную,

А я прилег лишь у ее порога,

Чтоб пыль покрыла голову мою,

Пока во мне любовь и с нею жизнь.

Диван Хафиц

Не обращая внимания на то, куда она идет, Сара двигалась машинально и очутилась снова на большой белой дороге. Но то впечатление благословенной тишины и спокойствия, которое она в первый раз испытала здесь, теперь исчезло.

Она шла вперед; пунцовые маки раздражали ее глаза, отражаясь, как блестящие диски, на слегка сероватом фоне дороги.

«Шарль теперь уедет и больше не вернется, — думала она, — и больше не вернется! Беспокойство кончилось, а с ним должно прекратиться и беспечное чувство веселости, вызываемое легким возбуждением. Жизнь примет более ровное течение, Шарль уедет, и сердце ее успокоится».

То обаяние, которое имела его горячность, потеряло теперь свою силу; она больше не ощущала его, и ей незачем было презирать себя за свой минутный ответ ему. Он, до некоторой степени, потерял значение для нее в это утро вследствие своей грубой требовательности и необъяснимого влияния на нее тишины этого чудного утра. Она чувствовала себя свободной, несколько пристыженной и несчастной, но все-таки свободной...